Актриса - [24]

Правда заключалась в том, что Кэтрин О’Делл, несмотря на всю ее красоту, не суждено было стать избранницей какого-нибудь выпускника Кембриджа и познакомиться с его матерью за чашечкой чая. Никто ее в Финчли не ждал. Может быть, я слишком жестко отзываюсь о ее ожиданиях, но мною движет злость: меня бесило бесстыдство ее таланта.

«Видишь ли, сцена выбрала меня сама».

К чему бы она ни стремилась – или делала вид, что стремится, – в свои девятнадцать юная Кэтрин Оделл идеально подходила на роль Талифы, которую в конце весны 1947 года навязал ей Нобби Кларк. Репетиции длились целый месяц, премьера состоялась в начале июня в театре «Критерион». После десяти лет сценического опыта наконец состоялся ее дебют в главной роли.

Новая пьеса Джека Эшбернума «Пробудившаяся» рассказывала историю девушки, к которой после выхода из комы постепенно возвращаются память и способность ходить и говорить. По ходу действия героиня вспоминает, кто тот мужчина, который пытался ее соблазнить, после чего она упала без чувств (возможно, это была не кома, а затянувшийся обморок), и этот соблазнитель, как можно догадаться, все время болезни не отходил от ее постели. Реплик у нее было очень мало – роль была почти без слов, а Кэтрин Оделл по единодушному признанию блистательно удавались образы похожих на призраки полудевочек-полуженщин, потерянно бродящих в белой сорочке. Ключевое слово – «лучезарные». Один маститый критик написал: «Готов поклясться, что она не касалась своими маленькими ножками земли».

«Пробудившаяся» шла на Вест-Энде шесть месяцев при полных залах. Кэтрин играла «волшебно». Ее фотографировали для журналов «Харперс Базар» и «Иллюстрейтед». Посмотреть на нее приходил сам Орсон Уэллс, искавший актрису на роль в фильме, который он, впрочем, так и не снял.

«Я ничего не просила, он не собирался ничего снимать, – вспоминала она, – но явился, чтобы сообщить, что я ему не подхожу». Он пришел к ней в гримерку и сел, поставив перед собой трость с серебряным набалдашником, хотя ходить с тростью ему было явно не по возрасту. Толстенная сигара; широкое, как поднос, лицо. Она заговорила о каких-то пустяках, но, очевидно, невпопад, потому что он внезапно дернул щекой, стукнул тростью об пол и удалился. Как будто из комнаты уходило твое будущее, позже скажет она. Его реакция, одновременно странная и оскорбительная, на самом деле свидетельствовала о том, что он боялся обжечься. Кэтрин Оделл последней в Лондоне узнала, что стала звездой.

Это происходит мгновенно. Возможно, иначе и не бывает. Звездами рождаются, а не становятся, потому что звезды отличаются от простых актеров; более того, некоторые звезды – очень плохие актеры. По крайней мере, так утверждала моя мать. Но в них заложено все, чем должна обладать звезда, и Кэтрин Оделл в свои девятнадцать всем этим в полной мере обладала. Вне сцены вы могли вообще не обратить на нее внимания, но, когда она поднималась на сцену, вы смотрели на нее, не в силах отвести взгляд.

Мать говорила, что на сцене надо уметь просто стоять. То же заметил поэт Стивен Спендер, когда однажды заглянул за кулисы, чтобы поцеловать ей руку. Она играла зимнюю сцену и, если верить ему, стояла так, что он видел, как у нее из юного ротика вылетают облачка пара. Вот как она играла.

Или, возможно, она помнила главное указание Мака:

«РОНЯЙ ПОДНОС!»

Она и в дальнейшей карьере предпочитала держать руки перед собой, а не оставлять их свисать вдоль тела, как два кочана салата, считая, что это придает ее позе динамики. Один критик отмечал, что она стоит так, словно в любую минуту может сорваться с места и куда-то убежать.

Она приходила в театр к шести часам и готовилась к спектаклю, в котором произносила ровно пять реплик. Разогревала горло, разминала лицевые мышцы, повторяла, что Карл у Клары украл кораллы. Ритуал не менялся никогда. Прежде чем подойти к зеркалу, Кэтрин почти полчаса сидела просто так, а потом еще полчаса, пока ее гримировали. За пять минут до выхода на сцену она вставала, покидала гримерку и занимала свое место в кулисах. Как рассказывали, каждый вечер она выкладывалась по полной, а назавтра отсыпалась до трех дня. Фиц, окончательно переселившийся в квартиру на Фрит-стрит, добился для нее от Нобби такого контракта, который приносил деньги всем, и даже ей кое-что перепадало.

Это, думаю, было славное время. Она ничего не говорила о проявлениях всеобщего внимания, сопровождающего любой успех, – аплодисментах, щелканье фотовспышек, заполняющем гримерку аромате белых цветов и толпах поклонников, осаждающих служебный вход. Зато говорила о том, каким богатырским сном спала на прекрасном новом постельном белье из импортного американского хлопка. На третий месяц выступлений перед битком набитым залом она обзавелась новой кроватью, а еще через две недели решила, что пора расстаться с Ноттинг-Хиллом. Она перебралась в «какой-то» (по ее выражению) отель на Беркли-сквер с обслуживанием номеров: в середине дня раздавался стук в дверь и ей приносили яичницу-болтунью, приготовленную на сливках и посыпанную зеленым лучком. Кэтрин, никогда прежде не пробовавшая ничего настолько вкусного, съедала все до крошки. Позже в меню это блюдо стали в честь Кэтрин именовать «яичницей О’Делл».