Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского - [52]
Открытия одно за другим.
Конфликт обостряется».
Но реакция попа, растерявшегося окончательно, вызывает подозрение:
«У него есть секрет — он что-то знает. На его стороне жуткая правда есть».
И комментарий уже не с точки зрения Иудушки, а со стороны, оценка ситуации самим Смоктуновским:
«Привычкой жизни стало уничтожать. Никого не осталось уничтожать. Умертвия. Диалог с ними».
В диалоге с Улитой он уже более уверен в себе, чем со священником, поскольку презирает собеседницу, не боится ее и чувствует себя неуязвимым. Комментарий:
«Ты — Улита, циник и пошлячка.
Язва ты, язва, дьявол в тебе сидит… Черт, тьфу, тьфу, ну, будет».
На диалог: «Воспитательный-то знаешь?» Улита: «Важивала» — пометка:
«А важивала, так тебе и книги в руки».
И отступление-оценка актера:
«Делает бесстыдные вещи, не подозревая об их гадости и безнравственности.
Он талантлив жизненной энергией. Прекрасный животный экземпляр. Все эти его слова — это объяснение богу, почему все это должно быть удобно ему».
Но тут великолепно налаженная машина его жизни дает сбой:
«Аннинька уезжать собралась».
Реакция:
«Только не отпустить».
Его уговоры: «Вот ты на меня сердишься! И посердись, ежели тебе так хочется! И ты не все молода будешь, и в тебе когда-нибудь опыту прибавится— вот тогда ты и скажешь: а дядя-то, пожалуй, прав был! Теперь, может быть, ты слушаешь меня и думаешь: бяка дядя! А поживешь с мое, — другое запоешь, скажешь: пай дядя! Добру меня учил!» — сопровождаются комментарием:
«Большая сцена по задержанию Анниньки.
Оставлять, оставлять, предостерегать ее».
И оценка артиста:
«Приход к Анниньке — идейный, правый, отсюда и его бред — правота во всем, вне всякой хитрости.
Отсутствие хитрости.
Знание людей и чувствование их — феноменальное.
Сумасшедший в своей правоте очень-очень серьезен».
Он «знает», какая судьба ждет Анниньку когда она станет актрисой на ярмарках (и окажется в своем предвидении прав). И на полях подтекст его уговоров:
«Ничего ты не поняла, голуба. Так вот я тебе предрекаю: болезнь, нищету, смерть».
Но Аннинька вырывается и ее последние слова: «Страшно с вами! Трогай!»
Пометка на полях:
«Выработать привычку говорить с собой, потом с Богом, потом с умертвиями, потом бог знает с кем и с чем».
Уезжает женщина, которая ему нравится, единственная, к которой он ощущает какую-то близость, уезжает его последний собеседник. Вокруг остаются только слушатели. Первый и главный слушатель — Евпраксия.
Смоктуновский расписывает чувства, которые держат его героя рядом с этой женщиной, что она для него значит. Находит неожиданное сравнение разглагольствованиям Иудушки перед Евпраксией:
«Олимпиец. Гурман мысли.
Гете и Эккерман. Он говорит, а тот записывает его мысли.
Подлинная ценность — она молчит и ее много.
Тупость ее — ценность ее. Да, у нас все первый сорт, и она меня ценит».
И ее молчание и преданность особенно много значат после предательства и отъезда Анниньки:
«У него есть еще с кем бороться — Аннинька.
Первое поражение за всю жизнь: «страшно со мной!»
Выморочный, свободный — страшно с вами. Ан, нет, она не права, нет, не права».
Но тут жизнь наносит очередной удар: тихая Евпраксия взбунтовалась, выясняет отношения, хочет знать о своем ребенке, и Иудушка в первый раз в жизни не знает, как справиться с этой напастью. Артист комментирует сцену разговора с Евпраксией:
«Он давно не живет по законам предлагаемых обстоятельств.
Проявляет благородство».
Но тут Аннинькины, больно ударившие слова, повторяет уже Евпраксеюшка: «Страшно с вами, страшно и есть»:
«Евпраксия — главная обида и исток рефлексии.
Истинная боль.
Хватит этих недомолвок, давай решим раз и навсегда».
И тут окончательно теряется граница между реальностью и бредом:
«В финале безумие этой… полной крови и энергии жизни.
Аннинька.
Бред об Анниньке.
Комплекс болей всяческих.
Большая высшая правота и вместе с тем и горе (с офицерами ездить не страшно). «Не ко мне, что племяннушка у меня шлюха!»»
Собеседниками Иудушки становятся мертвецы, и в первый раз, по Смоктуновскому, Иудушка получает возможность
«Посчитаться с ними за всю неправду, которую они творили со мной.
Все эти упреки всем умалчивал всю жизнь.
Разоблачение.
Всю жизнь терпел, но теперь дорвался до правды. Маме — счет за тетю (Горюшкино (село тетеньки Варвары Михайловны)). Вот ты там не полностью призналась.
Всем предъявлю счет от имени истины-правды.
Папеньке.
Братьям!
В три года так меня кликал (Иудушкой! Кровопийцей!) Балбес — другого слова не найти».
Он разбирается со всеми притеснителями, которые отравляют его жизнь — живыми и мертвыми:
«Хамово отродье! За моей спиной да меня же судачите, — не понимаете, подлецы, моей милости».
На нолях разговора с приказчиком актер помечает:
«Все врут, обо всем врут.
Я не сержусь на Вас.
Я только по справедливости, по правоте».
И дальше разговор переходит совсем в надзвездные выси, где летит охваченная гордыней душа:
«Улечу я от Вас, — улечу.
Вы думаете, бог далеко, так он не видит.
Ан, Бог-то, вот он! Бог везде. Разом всех вас в прах обратит».
Начинается процесс умирания:
«Умертвия, смех — преддверие исхода — забрезжило.
Аннинька больная вернулась.
Начало запоя».
В работе исследуются теоретические и практические аспекты русской идеи и американской мечты как двух разновидностей социального идеала и социальной мифологии. Книга может быть интересна философам, экономистам, политологам и «тренерам успеха». Кроме того, она может вызвать определенный резонанс среди широкого круга российских читателей, которые в тяжелой борьбе за существование не потеряли способности размышлять о смысле большой Истории.
Дворец рассматривается как топос культурного пространства, место локализации политической власти и в этом качестве – как художественная репрезентация сущности политического в культуре. Предложена историческая типология дворцов, в основу которой положен тип легитимации власти, составляющий область непосредственного смыслового контекста художественных форм. Это первый опыт исследования феномена дворца в его историко-культурной целостности. Книга адресована в первую очередь специалистам – культурологам, искусствоведам, историкам архитектуры, студентам художественных вузов, музейным работникам, поскольку предполагает, что читатель знаком с проблемой исторической типологии культуры, с основными этапами истории архитектуры, основными стилистическими характеристиками памятников, с формами научной рефлексии по их поводу.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Источник: "Памятники средневековой латинской литературы X–XII веков", издательство "Наука", Москва, 1972.