Аксиоматик - [98]

Я могла бы в последний раз пойти к Крису, но не пошла. Я не хотела медлить с предстоявшей мне операцией.

Доктор Саммер сказала:

— Беспокоиться не о чем. Эмбриональная хирургия не так уж сложна, это рутина.

Я сказала, сквозь зубы:

— Это не эмбриональная хирургия.

— Ну… нет, — сказала она. Как будто эта новость была откровением.

Проснувшись после операции, я чувствовала себя хуже, чем обычно. Я положила руку на живот, рана была чистой и нечувствительной, швы закрыты. Мне говорили, что даже шрама не останется.

Я думала: «Он внутри меня. Теперь они не смогут причинить ему боль. Хоть этого я добилась».

Я закрыла глаза. Мне было несложно представить Криса, каким он был, каким будет снова…. Я дрейфовала на полпути ко сну, бессовестно вороша картинки всех счастливых былых времен. Я никогда прежде не предавалась сентиментальным грёзам. Это не мой стиль, я ненавидела жить в прошлом, но любой трюк, который бы поддержал меня сейчас приветствовался. Я позволила себе услышать его голос, увидеть его лицо, почувствовать его.

Конечно, сейчас его тело было мёртвым. Необратимо мёртвым. Я открыла глаза, посмотрела на выпуклость на своём животе и представила то, что было внутри: кусок плоти от его мёртвого тела. Кусок серого мяса, вырванный из черепа его трупа.

Я не ела перед операцией, мой желудок был пуст, вырвать было нечем. Я лежала там несколько часов, вытирая пот с лица уголком простыни, пытаясь унять дрожь.

* * *

По объему я была как в пять месяцев беременности.

По весу я была как в семь месяцев беременности.

В течение двух лет.

Если бы Кафка был женщиной…

Не то, чтобы я всё больше привыкала, но я научилась с этим жить. Нашлись способы спать, способы сидеть, способы двигаться, которые были мне проще других. Я уставала за целый день, но бывали моменты, когда у меня было достаточно энергии, чтобы снова чувствовать себя почти нормальной, и я проводила это время с пользой. Я упорно работала, и не отставала от других. Департамент начал атаку на корпорации, уклоняющиеся от налогов; я окунулась в работу с таким рвением, какого никогда не чувствовала прежде. Мой энтузиазм был искусственным, но дело не в этом; мне был нужен толчок, чтобы двигаться дальше.

В хорошие дни, я был настроена оптимистично: усталая, как всегда, но торжествующая. В плохие дни, я думала: "Вы ублюдки, вы думаете, это заставит меня ненавидеть его? Вы больны, я вас презираю". В плохие дни, я строила планы против Глобальной страховой компании. Я не была готова сразиться с ними и раньше, но, когда Крис был в безопасности, и мои силы вернулись, я искала способ, чтобы достать их.

Реакция моих коллег была неоднозначной. Некоторые восхищались. Некоторые думали, что я позволяю себя эксплуатировать. Некоторых просто возмущала мысль, что человеческий мозг плавает в моей матке и бросает вызов их брезгливости, с этими людьми я сталкивалась чаще всего.

— Ну давай, потрогай его, — говорила я. — Он не кусается. И даже не пинается.

У меня в моей матке был мозг, бледный и покрытый извилинами. И что же? У меня был такой же непривлекательный объект и в моем собственном черепе. Фактически, всё моё тело было полно, выглядящих отталкивающим образом, внутренностей — факт, который никогда не беспокоил меня прежде.

Таким образом, я справилась со своей внутренней реакцией на этот орган, но мне по-прежнему трудно было привести в порядок мысли о Крисе.

Я сопротивлялась искушению впасть в заблуждение относительно того, что я могла быть в телепатическом контакте с ним через кровообращение или любым другим способом. Возможно, у беременных женщин было какое-то настоящее понимание эмоционального состояния их не рождённых детей. Я никогда не была беременной, и не мне было об этом судить. Конечно, ребёнок в утробе матери мог слышать её голос, но мозг в коматозном состоянии, орган, лишённый чувств, это было совсем другое дело. В лучшем случае, или, возможно, в худшем, определённые гормоны моей крови проникали через плаценту и оказывали какое-то ограниченное влияние на его состояние.

На его настроение?

Он в коме, у него нет настроения

На самом деле, самым простым и безопасным было не думать даже о том, что он внутри меня, не говоря уже о том, чувствует ли он там что-нибудь. Я носила одну его часть, суррогатная мать клона — другую. Только когда они объединятся, он снова будет существовать по-настоящему, а сейчас он был в неопределённом состоянии, ни жив ни мертв.

Такой прагматичный подход почти всегда срабатывал. Конечно, были моменты, когда я страдала от чего-то вроде панических приступов, заново осознавая нереальность того, что сделала. Иногда я пробуждалась от ночных кошмаров, и пару секунд была уверена, что Крис мёртв, а я одержима его духом, или что его мозг направляет нервные окончания в моё тело, захватывая контроль над ним. Или, мне казалось, что он в полном сознании, и сходит с ума от потери чувств. Но я не была одержима, я по-прежнему владела своим телом, а сканирование и внутриутробный скрининг подтверждали, что он всё ещё в коме.

Невредимый, но интеллектуально неактивный.

На самом деле, больше всего я ненавидела сны, в которых держала на руках ребёнка. Я просыпалась от них, положив руку на живот, восторженно созерцая чудо растущей внутри меня новой жизни, потом приходила в себя и рассерженно вставала с постели. Я начинала утро в отвратительном настроении, злобно чистила зубы, била тарелки за завтраком, выкрикивала неопределённые оскорбления, пока одевалась. К счастью, я жила одна.