Аксиоматик - [96]

— Пусть ваш муж умрет. Пусть машины жизнеобеспечения отключат. Это не является незаконным. Больница может, и сделает это с вашим или без вашего согласия, в тот момент когда им перестанут платить.

Мне уже сказали это полдюжины раз, но я все еще не могла поверить в это.

— Как это может быть, законно убить его? Это даже не эвтаназия! Он имеет все шансы на восстановление, все шансы вести совершенно нормальную жизнь.

Адвокат покачала головой.

— Технология существует для того, чтобы дать почти любому, хоть больному, хоть старому, хоть тяжело раненому, совершенно нормальную жизнь. Но всё это стоит денег. Ресурсы ограничены. Даже если бы врачи и медперсонал были вынуждены предоставлять свои услуги бесплатно любому, кто бы их ни потребовал… а как я уже сказала, существуют законы против рабства…, всё равно кого-то, как-то, придётся пропустить. Нынешнее правительство видит рынок как лучший способ определить, кого именно.

— Ну, у меня нет намерения позволить ему умереть. Все, что я хочу сделать, это продержать его на машинах жизнеобеспечения два года.

— Вы можете хотеть, но я боюсь, что вы просто не можете себе это позволить. Думали ли вы нанять кого-то еще, чтобы выносить его? Вы используете суррогатную мать для выращивания его нового тела, то почему бы не использовать ещё одну для его мозга? Да это было бы дорого, но не дороже механических средств. Вы, может быть, наскребёте разницу.

— Не должно быть никакой гребанной разницы! Суррогатные матери стоят целое состояние! Кто дал право Глобальной Страховой компании использовать мое тело бесплатно?

— А! В вашем полисе есть такой пункт… — Она нажала несколько кнопок на своём компьютере и прочитала с экрана, — …ни в коей мере не девальвируя участия соподписанта в качестве сиделки, он или она настоящим отказывается от всех прав на получение вознаграждения за любые оказанные услуги такого рода; кроме того во всех расчётах в соответствии с параграфом 97(б)…

— Я думала, это означает, что никому из нас не заплатят за услуги сиделки, если другой пролежит день в постели с гриппом.

— Боюсь смысл здесь гораздо шире. Повторяю, они не имеют права заставлять вас что-либо делать, но они и совсем не обязаны оплачивать суррогатную мать. При расчёте самого дешёвого способа сохранять вашего мужа живым, именно это положение обеспечивает им дешевизну, если вы решите поддерживать его жизнь.

— Таким образом, в конечном счете, всё дело в бухгалтерском учёте?

— Точно.

Мгновение я даже не могла и придумать, что сказать. Я знала, что меня обманули, но у меня, казалось, закончились способы ясно сформулировать этот факт. Потом до меня, наконец, дошло задать самый очевидный вопрос из всех.

— Предположим, что все было наоборот. Предположим, что я была на этом поезде, вместо Криса. Будут ли они оплачивать за суррогатную мать тогда, или они бы ожидали, что он будет носить мой мозг внутри себя в течение двух лет?

Адвокат с непроницаемым лицом сказала:

— Я действительно не хотела бы гадать об этом.

* * *

Крис был местами перевязан, но большая часть его тела была покрыта несметным числом маленьких машин, впившихся в его кожу, как полезные паразиты, кормивших его, окислявших и очищавших его кровь, впрыскивающих лекарства, возможно даже восстанавливавших сломанные кости и поврежденные ткани, но лишь ради предотвращения дальнейшего ухудшения. Я видела часть его лица, включая одну зашитую глазницу, и участки повреждённой кожи. Его правая рука была совершенно обнажена; с него сняли обручальное кольцо. Обе ноги были ампутированы чуть ниже бедер.

Я не могла подойти слишком близко; он был заключен в стерильной пластмассовой палатке, площадью примерно в пять квадратных метров, своего рода в комнате внутри комнаты. В одном углу стояла неподвижная, но бдительная медсестра, хотя я не могла вообразить себе обстоятельства, когда её вмешательство будет иметь больше пользы, чем от тех маленьких роботов, которые уже были на месте.

Посещение его было, конечно, абсурдом. Он был в глубокой коме, даже не во сне; я не могла оказать ему никакой помощи. Тем не менее я просиживала там часами, как будто мне нужно было постоянно напоминать, что его телу был нанесён ущерб, несовместимый с жизнью, что он действительно нуждался в моей помощи, иначе он не выживет.

Иногда моя неуверенность казалась мне столь отвратительной, что я не могла поверить, что ещё не подписала нужные документы, чтобы приступить к предварительному лечению. Его жизнь была под угрозой! Как я могла думать дважды? Как я могла быть столь эгоистичной? И ещё, это чувство вины злило и возмущало меня, как и всё остальное: принуждение, которое не было вполне принуждением, сексуальная политика, которой я не могла заставить себя противостоять.

Отказаться, позволить ему умереть было немыслимым. И ещё… смогла бы я носить в себе мозг совершенно незнакомого человека?

Нет. Позволить незнакомцу умереть совсем не было немыслимым. Сделала бы я это для случайного знакомого? Нет. А для близкого друга? Для некоторых, возможно, но не для всех.

Так, насколько я его люблю? Достаточно?

Конечно!

Почему конечно?

Дело в… преданности? Это было не то слово; оно слишком попахивало какими-то неписаными договорными обязательствами, каким-то понятием долга, таким же пагубным и глупым, как патриотизм. Короче, долг идёт на хрен, он здесь ни при чём.