Аконит 2018. Цикл 1, Оборот 3 - [31]

— Вроде бы, он один. Выглядит спокойным.

— Эй, ты! Иди сюда! Подходи!

Гарсия бросил факел около стены: траву перед фортом всё равно уже пожгли, и загореться там было больше нечему. Зато свет позволил бы хорошенько рассмотреть визитёра, сделай он ещё пару шагов вперёд. Робко, неуверенно, но он их действительно сделал: теперь фигуру, прежде еле различимую в ночи, неплохо освещало пламя.

— Человек!

Или, хотя бы, не монстр. Пабло ясно видел нормальную человеческую кожу, вместо того странного подобия чешуи, что покрывало лесных жителей. Обнажённое существо перед ним было лишено волос на теле, но сложено оказалось вполне по-человечески. По крайней мере, насколько можно было его рассмотреть в слабом свете затухающего факела.

— Юкталь! — вдруг выкрикнуло оно, бросив копьё на землю, и высоко подняв руки. — Юкталь!

Пабло всё ещё не сводил прицела с визитёра, но уже очень надеялся, что стрелять ему не придётся. Много чего удивительного повидал на своём веку опытный колониальный солдат: но сейчас, похоже, выпал жребий наблюдать самое невообразимое. Ну, кто здесь всерьёз верил в россказни об идее безумного врача из Старого Света? Каждый полагал, что учёного просто-напросто свело с ума стремление к совместному применению науки и местных богомерзких ритуалов.

Но теперь Пабло убедился в обратном. План, прежде каждому вменяемому и богобоязненному человеку казавшийся абсолютно сумасшедшим, начинал работать.

* * *

— Этих существ, ранее неизвестных науке, индейцы боятся более, чем наших солдат: легко понять причину подобного страха. Достаточно просто оценить жуткий природный облик этого агрессивного вида.

Широким жестом руки доктор Мигель Мондрагон указал на чучело, расположенное справа от него — здесь же, на высокой сцене. Такие чучела давно уже были знакомы членам Королевского научного общества, но люди науки лишь наполовину заполнили огромный зал. Охочим до заморских диковинок сливкам общества чучело тоже было весьма любопытно — хотя установлено оно было здесь скорее ради последующего сравнения. Подобные экспонаты успели посмотреть вживую не все: чаще довольствовались зарисовкам, что перепечатывали газеты.

Рэнквист, столичный журналист, как раз делал такие зарисовки. Безусловно, колонисты столкнулись с отвратительными существами: тошнотворное сочетание черт человека, обезьяны, и рыбы. Что-то подобное можно было увидеть прежде только на средневековых гравюрах, или же в опиумном бреду — но уж точно не собственными глазами, пребывая в трезвом рассудке.

— Несмотря на всю дикость этих существ, на их ужасающий облик, с самого начала был я глубоко убеждён: они разумны. Не столь разумны, как цивилизованные люди — но, по меньшей мере, не уступают дикарям. Именно этот факт натолкнул на мысль о повторении эксперимента, что прежде безуспешно проводил я на человекообразных обезьянах…

Мигель Мондрагон не публиковал результатов тех дьявольских экспериментов; но всё равно слухи о них ходили и по Лондону, и по Мадриду. Конечно, давно уже осталось позади Средневековье, Европа вступила в благодатный век просвещения: однако и теперь эта идея, желание рукотворного созидания человека из иного существа, многим казалась кощунственной.

Священники твердят, что человека создал Господь — по собственному божественному замыслу. Учёные уверены, что сделала это сама природа — следуя естественным законам. Но доктор Мондрагон не был ни Богом, ни природой. Он решился пойти не то против воли Господа, не то против хода мироздания. И преуспел.

Рэнквист остро ощущал отвратительную сущность подобной идеи. Кто давал человечеству такое право? Люди, ещё бессильные против многих болезней, неспособные накормить голодных и достичь мира между собой, уже решили поставить себя выше собственного создателя — кем бы он ни был. Не говоря о самом способе подобной трансформации, в котором свет науки переплёлся с мраком жутких дикарских суеверий. Безумие, — причем, безумие в учёных умах, — хуже любого прочего.

— Суть способа, которым удалось преобразовать тело и разум чудовищных созданий в человеческие, будет подробно пояснена всем интересующимся позднее. Пока же, дамы и господа, позвольте представить вам результат величайшего достижения современной науки!

И вот, перед лучшими учёными Европы, перед высшим светом величайших европейских столиц, появилось нечто. То, что Мигель Мондрагон предлагал всем считать человеком, созданным не природой, но наукой. Вздох, пронёсшийся по залу, где-то имел восхищённую тональность, а где-то отдавал ужасом. Многие дамы, сидевшие в первых рядах, отвернулись; некоторые закрыли лица веерами. Мужчины же подались вперёд, а то и привстали с мест.

Чудовища, конечно, пугают. Когда-то люди считали безобразным монстром, например, гиппопотама; а паук в любые времена у многих вызывает страх и отвращение. Но даже Рэнквист, не ожидавший от предстоящего зрелища ничего хорошего, поразился увиденному.

Куда страшнее настоящего монстра было для него то, что почти являлось человеком — но явно демонстрировало неестественную свою природу. Отвратительный плод нарушения порядка вещей. Тварь, пропорциями и очертаниями с человеком почти одинаковая; но оттенок абсолютно лишённой волос кожи был ненормальным, тут и там проглядывались рубцы, оставшиеся на месте прежних чешуек. Стоя совсем близко, журналист ясно видел острые зубы и огромные глаза — выкатившиеся, подобно рыбьим. Промелькнёт ли в них нормальный человеческий разум? Едва ли, но этот взгляд ясно давал понять, что творение Мондрагона осознаёт всё происходящее.