Аконит 2018. Цикл 1, Оборот 3 - [28]
О ЧЁМ ДУМАЕШЬ ТЫ, ПРЕД КЕМ РАСКИНУЛАСЬ ВЕЧНОСТЬ? ВСПОМИНАЕШЬ ЛИ ТЫ С ТОСКОЙ КУРИЛЬНИЦЫ И ЖЕРТВЕННИКИ, СТЕКАВШУЮ ПО КАМНЯМ КРОВЬ И СИЯНИЕ ДРЕВНИХ ЗВЁЗД НАД АЛТАРЯМИ; КРАСОТУ, СТОИВШУЮ ЦЕЛОГО МИРА, И ЛЮБОВЬ, ИЗ-ЗА КОТОРОЙ РАЗВЯЗЫВАЛИ ВОЙНЫ. ДУМАЕШЬ ЛИ ТЫ С СОСТРАДАНИЕМ О МИРЕ, ЧТО СВЕРНУЛСЯ ГОТОВОЙ К БРОСКУ КОБРОЙ ГДЕ-ТО ВДАЛИ; МИРЕ, ЗАБЫВШЕМ О КРАСОТЕ И ЛЮБВИ, ОТРИНУВШЕМ ВСЕХ БОГОВ РАДИ ЕДИНОГО, ОТРИНУВ ПОСЛЕ И ЕГО САМОГО. ИЛИ ЖЕ ТЫ СМИРЕННО РАЗМЫШЛЯЕШЬ О ГРЯДУЩЕМ, О ТЕХ ВРЕМЕНАХ, КОГДА НЕ ОСТАНЕТСЯ НИ ЛЮДЕЙ, НИ БОГОВ, КОГДА ОБРАЩЁННЫЕ В ПЫЛЬ ГОРОДА ПРИСЫПЛЕТ ПЕСОК И ВЕТЕР ПРИНЕСЁТ ЕГО К ТВОИМ ЧЁРНЫМ НОГАМ ПОСЛЕДНИМ ПОДНОШЕНИЕМ БЕЗВРЕМЕНИЯ.
АНДРЕЙ МИЛЛЕР
МОНДРАГОН
Снизу, из переполненного лучшими умами и лучшими людьми государства зала, доносился неразборчивый многоголосый шум. Экипажи знатных господ и выдающихся учёных запрудили всю широкую улицу, что виднелась из окна кабинета: внимание к событию было чрезвычайным, даже по меркам Королевского научного общества. В котором, конечно, необычных и значимых событий случалось немало.
Ему, журналисту столичной газеты, это всеобщее возбуждение казалось отвратительным. Для низов общества глазеть на уродов, которых возили по стране жалкие бродячие цирки, ещё было пристойным занятием — хотя бы потому, что среди черни речь о пристойности обыкновенно не идёт. Но эта тяга к созерцанию противоестественного и пугающего, рукотворного попрания законов естественного мироздания, у людей благородных и образованных — откуда она? Не впору ли задуматься об упадочности и порочности элиты, если уподобляется она тем, на чьих плечах стоит — отказываясь ясным взором смотреть за горизонт, в пользу грязного и богохульного?
Ужели никого здесь не передёрнет от этого зрелища, как от запаха нашатыря? Очень хотелось верить: хотя бы кто-то отреагирует именно так, справедливо найдя «великое достижение науки» омерзительным. Тогда не придётся, взявшись за перо, описывать для газеты вульгарное всеобщее восхищение, смотря на каждую свою строчку с ненавистью.
— Вы что-то замолчали. Наше интервью окончено? Смею заметить, что внизу давно ждут начала, и…
Статный седой мужчина в безупречном фраке прервал этими словами размышления журналиста. В его пышной бороде, обычно смыкающейся с густыми усами, появилась брешь улыбки. Он сверился с золотыми карманными часами — хотя большие напольные и стояли совсем рядом.
— …и точно, нам пора: уже пять минут, как задерживаемся. Кажется, вам немного дурно. Я понимаю, ведь подробности рассказанной истории могут смутить каждого. Хотя журналиста, как мне думалось, в меньшей степени… вы каждый день пишете о грабежах и убийствах.
— Я не веду криминальной хроники.
— Ну, по крайней мере, вы определённо её читаете. Мистер Рэнквист, позвольте предложить вам немного выпить: это освежит голову. Да и мне, перед выступлением — не помешает. Сегодня необычная речь, и я сам чувствую себя слегка неловко. Столько лет в этих стенах говорили о чистой науке, а сегодня… такой удивительный синтез рационального знания с чем-то немного иным. С тем, что ещё предстоит осмыслить рационально. Я сам не до конца понимаю все нюансы. Знаете, мне кажется, в этом есть что-то от вашего, творческого ремесла: преуспеть, в полной мере не осознавая, как именно это удалось.
Немолодой учёный, конечно, уже предвкушал свой триумф: до него оставалось каких-то полчаса. Он налил в небольшие бокалы шерри, и поднял свой только после того, как журналист нехотя сделал то же самое. Напиток прошёл в горло с усилием, но унял лёгкую дрожь в пальцах, и помог выдавить из себя пару слов.
— Я полагаю вашу работу бесчеловечной.
— Бесчеловечной? — учёный вновь улыбнулся.
— Полноте, вы неудачно подобрали слово. Извольте назвать её чудовищной, или, может быть, даже богохульной: я нисколько не буду оскорблён, потому что наука уже сделала много чудовищного и богохульного. Всякий раз — исключительно на благо, в конечном счёте.
Пожилой мужчина быстро допил шерри, явно демонстрируя своим поведением, что не желает более задерживаться.
— «Бесчеловечно» — это плохое слово в данном случае, мистер Рэнквист. Как раз человечности-то всему, что сегодня будет описано и публично представлено, не занимать.
Ужас пришёл в жизнь племени, которая и до того никогда не была лёгкой, неожиданно. Никакие знамения не предвестили его, ничего не знали наперёд провидцы. Ни единого признака мрачного конца времён, о которых поколениями рассказывали друг другу в страшных преданиях, никто не заметил.
Возможно, все эти предания оказались на поверку ошибочными, и народ чивани жестоко ошибался относительно того, что его погубит. Что рассказывали в легендах о последних днях жестокого лесного мира? Сказки о том, как с неба польётся огонь вместо воды, пожирая деревья, зверей и плоть чивани. О том, что солнце перестанет поглядывать сквозь густые кроны деревьев, и только губительное пламя будет освещать всё сущее — на то недолгое время, которое останется для молитв богам о посмертном спасении. Но всё случилось совсем не так.
Хотя, возможно, никакой ошибки и не было. Просто крут жизни ещё не завершился, а в мир их вторглось совершенно иное, чужеродное зло. Если бы кто-то спросил самого Юкталя, он бы ответил, что верно именно это предположение. Боги не могли так жестоко обмануть народ чивани, пусть они никогда и не были милостивы к нему. Это уже слишком. Даже для богов.
