Аконит 2018. Цикл 1, Оборот 3 - [18]

Как это можно победить, спросил он себя. Никак. Только в своих книгах он сможет вырваться из круга.

Оставив семью, Филип Дик покинул город. Это было в начале шестидесятых. Закрывшись в лачуге, пичкая себя амфетаминами, он делал по шестьдесят четыре страницы в день. А над США трепетала красная угроза, по новостям кричали о ракетах русских — а, значит, Троянская война не за горами, и скоро покажутся бронированные корабли коммунистических ахейцев.

Пока Филип Дик сражался с Палмером Элдричем, по дорогам Америки мчался фермерский додж, а за ним, оставляя кровь и кишки, волочилась половинка школьницы Мэри. За рулём сидел мрачный, в мыслях о Тесее, лейтенант Сид Роджерс.

АЛЕКСЕЙ ЗЫРЯНОВ МНЕ БЫ ПРОСТО СНЕГОМ СТАТЬ

Я иногда мечтаю снегом стать. Быть самым сильным и везде. Существовать игрушкой для детей, и на окнах взрослых жизней вездесущим гуру возлежать, но абсолютнейше невинным. За тёплые и нежные ладони посторонних мне людей бросать себя под ноги к ним. И видеть всё и подмечать могу нескромно, но с лёгкостью молчать. Реки два берега скреплять, даря дорогу.

Волшебным снегом стать желаю. В природной круговерти превращаться в льдинку, чтобы вихрем подниматься ввысь. Красивым оставаться, гармонично ровным, как кристаллик. И спать в лесу, и видеть сны глазами крыш. И воскресать всегда, не расставаясь с жизнью. Любить себя и быть любимым. Пусть называют эгоистом, но как мне жить с открытой мыслью, когда я накрываю холодом могилы? Дарить себя всего хочу, и получать от каждого эмоции — без разницы, какие.

И смерть хочу я превращать в забаву, собою погребая каждую травинку, и к весне ей жизнь давать, чтоб возродиться вместе с нею много позже. Но в памяти остаться не пятном, но целым полотном оттенка жизни. От края и до края, от мала до велика — полезным быть в быту и игрищах.

И облака из снега на земле творить с излишком, и дать возможность людям почувствовать себя всевышним, шагающим по небесам земным. И пухлые сугробы ярче облаков — на зависть каждому из всех богов античных мифологий. Быть лучшим, и ничем иным.

Оторваться от небес смогу, чтоб отпустить снежинку сверху, в отличие от смуглых зимних туч, столь мрачных, словно на поминках. Земная жизнь не хуже высших сфер. Я снегом стану, и это докажу.

ДАРЬЯ ТОЦКАЯ СКОРЫЙ ПОЕЗД ДО СТАНЦИИ УНГВАР

ЧУ-ЧУУ!

Поезд протяжно ухнул совой и прошёл сквозь до краёв наполненный мраком тоннель, вырубленный лет его назад в крутобокой меловой горе. Из ее каменистой кожи торчали хвойные деревца — все, как на подбор, кривые, неказистые. «Гадючка» — так местное племя гуцулов называет молодую еловую поросль, а на лес тот и вовсе руками машут, — плохой, поганый лес.

Гарсиа был в этих краях проездом. И как же они были не похожи на его родную Сердань! В первый день неприветливые Карпаты встретили путешественника разразившейся бурей, и с тех пор не упускали случая напомнить ему обложной облачностью и бесконечными дождями: здесь не солнечные, безмятежные Пиренеи.

Усугубляли мрачное настроение и местные жители. Закутанные по уши в меха и овчинные безрукавки-кептари, они своим внешним видом напоминали приблудившегося медведя-шатуна. Речь их была пересыпана густо ненужными, ничего не значащими междометиями: лем, пой, бо, йой. Скажите на милость, что все это значит? Выходцы из соседних сёл зачастую не понимали друг друга, особенно если вдруг переходили на мадьярское или словацкое наречие.

С наступлением темноты все они, как один, прятались в приземистых хатах-граждах, закрывали ставни и никого не впускали. Дикий народ!

Гарсиа заинтересовало только одно: их нелепые, невероятные и не похожие на истории других народов сказки и выдумки. Мог ли кто в его собственных краях рассказывать небылицы о «диких» людях, которые днём и ночью пасли и сторожили, словно скот, лесных косулей и вепрей? А чего стоила байка, которую вчера поведала гуцульская крестьянка:

— Йой, в лес один не ходи, увидит тебя мохнатый Чугайстр и до смерти затопчет!

При самом упоминании этого диковинного слова, должно быть, служившего именем или названием странного существа, Гарсиа затрясло, да так, что зуб на зуб не попадал, пока ему спешно не подали чарку местной крепкой сливовицы. «Чугайстр». Надо же! Неслыханное им ранее сочетание звуков поражало неприятной узнаваемостью. Будто бы всё его естество учуяло нечто знакомое и возжелало непременно встретиться с ним лицом к лицу в сумрачном карпатском лесу. «Чугайстр». Выходец из Сердани по слогам попробовал слово на вкус и понял, что оно неприятно царапает разум. «Чу» — как поезд, а концовка — словно кто-то пилит кости, чтобы высосать из них мягкий и нежный мозг.

Другие истории местных жителей, хоть и были занятными и необычными, ничем в нем глубоко не отзывались. Они представлялись Гарсиа скорее экзотической сказкой, которую уместно рассказывать, к примеру, за лущением урожая кукурузы или прядением шерсти. В общем, все это он справедливо считал бабьими выдумками. Какое ему дело до них? Скоро он минует Карпаты и окажется там, куда направлялся — в Унгваре. Поезд уже мчит его неотвратимо к конечной станции, в средневековый город, в котором, по слухам, хранится меч брата самой Эржбеты Батори, кровавой графини Средневековья; и он обязательно осмотрит его в музее.