Академия Князева - [28]

– Есть! – закричал Заблоцкий, прыгая возле Князева и не зная, чем помочь. Князев, сдерживая могучие рывки, с видимым усилием щелчок за щелчком наматывал на барабан леску и все пятился. Взбурлило у самого берега. Заблоцкий увидел тупую морду, толстое длинное тело, несоизмеримо огромное рядом с хрупкой снастью, и в испуге, что рыбина сейчас сорвется, схватился за леску.

– Отпустите, уйдет! – заорал Князев. – Под жабры хватайте! Под жабры, говорю!

Пальцы скользнули по мокрой, покрытой слизью голове, рыбина ударила хвостом. Заблоцкий испуганно отдернул руку и бросился по колено в воду, растопырясь, как хоккейный вратарь, и отрезая тайменю пути к спасению.

– Не паникуйте, – сердился Князев, – подержите спиннинг, я сам вытащу. Нате, держите крепче. Леску не ослабляйте!

Заблоцкий принял спиннинг. Рыбина с разинутой пастью наполовину виднелась из воды. Князев одним движением ухватил ее под жабры и выбросил на берег.

– Вот это чудовище! – воскликнул Заблоцкий. – Сколько в нем? Килограммов тридцать будет?

– Тридцать не тридцать, а двадцать потянет, – Князев вытер рукавом лицо, широко улыбнулся. – Зверюга, а?

Заблоцкий запустил ладонь под жабры и с усилием выжал тайменя до плеча. Зубастая пасть была вровень с его лицом, хвостовой плавник лежал на земле.

– Какое там двадцать – больше!

Князев, все еще улыбаясь светлой мальчишеской улыбкой, со щедростью удачника протянул Заблоцкому спиннинг:

– Хотите попробовать?

– Пробовать-то уже нечего!

– Чудак, они всегда парами стоят!

К одноручному спиннингу Заблоцкий не привык. Он сделал чересчур сильный замах, катушка раскрутилась и обросла «бородой» прежде, чем «мышь» коснулась воды.

– Кто же так забрасывает! – разочарованно сказал Князев. – Теперь будете до ночи распутывать. Я думал, вы умеете…

Заблоцкий отбросил спиннинг и начал выбирать леску руками. «Мышь» толчками приближалась, перелетая с волны на волну. Было уже не до рыбалки – скорее бы вытащить леску и распутать эту идиотскую «бороду». Вот осрамился!

Внезапно леска натянулась. Заблоцкий подергал – безуспешно. «Зацеп», – подумал он и, намотав леску на ладонь, дернул посильнее. Пошло, но как-то странно тяжело. «Ветка какая-нибудь прицепилась», – решил Заблоцкий, но в этот миг сильнейший рывок едва не стащил его в воду. Леска безжизненно обвисла. Чувствуя неладное, Заблоцкий быстро выбирал ее. На конце лески не было ничего – ни «мыши», ни тройника.

– Три вещи нельзя доверять чужим рукам: фотоаппарат, жену и спиннинг, – ворчал Князев, глядя, как Заблоцкий, распутывает «бороду». – Рыбачок, елки зеленые! Такого «мыша» загубил!

А вечером была уха. Все казалось вполне постижимым: тайменью голову, которая не влезала в ведро, разрубили и сварили. Затем бульон отцедили и бросили в него два десятка хариусов. Соль, добрая горсть сушеного лука, лавровый лист, столовая ложка перца. Юшки получилось немного – по кружке на брата. Ею запивали рыбу. Она была крепка, как спирт, и действовала, как спирт, – согревала и клонила ко сну. А ночью вскакивали от мучительной жажды и пили воду.

К концу поля Заблоцкий научится ловить тайменей. Он научится ловить их спиннингом и без него, привязав леску к петле тужурки и забрасывая приманку прямо рукой, как матросы кидают чалку. Он будет ловить тайменей на «мышь», на блесну, на живца, на хвосты и желудки их собратьев, с берега и с лодки, изучит их повадки, познает излюбленные места, «вникнет в психологию». И со многими способами приготовления рыбы он познакомится, овладеет этими способами, превзойдя своих учителей. Но никогда ему не сварить такой ухи, какая получилась в тот вечер у Князева. Впрочем, здесь немало зависит и от восприятия. Рыба, как известно, приедается…

Костюк рубил дрова для костра. Наступив на сушину, он заносил топор высоко над головой, но удара не получалось. Топор тюкался в толстую ветку, топорище крутилось в руках. После нескольких ударов хворостина ломалась, обрубок взлетал высоко вверх, Костюк жмурился и втягивал голову в плечи.

Князев некоторое время наблюдал его мучения, не выдержал, подошел:

– Горе мое, как ты рубишь? Гляди!

Он выбрал сучок потолще, положил его на пень и, придерживая рукой, несколькими ударами расчленил на короткие звенья.

– Руби не поперек, а наискось, тогда перерубишь с одного удара. А так, как ты, – и ногу можно покалечить, и лоб расшибить.

Он отдал топор и, прищурившись, оглядел нескладную фигуру Костюка.

– И вообще, что за вид? Приведи себя в порядок, побрейся, белье постирай. Ведь с пищей возишься!

Костюк вытер руки о штаны и, как школьник, показал ладони.

– А чё, я моюсь.

– Моешься… – передразнил Князев и отошел. Костюк поглядел ему вслед, вздохнул и взялся за топор.

В экспедицию Костюк попал не по доброй воле. Прежде он работал в артели железо-скобяных изделий, с мастером они жили «вась-вась», он имел выгодные наряды. Но артель разогнали, председатель и мастер дали следственным органам подписку о невыезде, а Костюк, хоть особой вины за собой не чувствовал, решил, пока не поздно, смыться от греха подальше.

Тяжелой работы он всегда избегал, место повара его устраивало. Костюк знал, что ссориться с поваром никому не выгодно, еще в армии это усвоил, и там же, крутясь около ротной кухни, постиг азы кулинарии – авось сгодится в жизни. В тайге оказалось еще проще. На баночках с консервированными щами, свекольником и борщом приклеены этикетки, и вся нехитрая технология варки там подробно изложена. Была даже приписка, которая всегда смешила Костюка: «Сметану добавлять по вкусу». Первое время не удавались ему каши: то слишком жидкие выходили, то пригорали. Бывало и так поначалу, что ребята, ругаясь, вываливали из мисок полусырые слипшиеся макароны и, чтобы не остаться голодными, брали консервы. Но потом Костюк приноровился, и все пошло нормально, даже хвалили иногда.