Аист, несущий смерть - [11]

Кроме этого, есть еще и сами ЭКО-дети. Но вот тут у меня уверенности пока не было, поскольку тонкостей ведения подобных пациенток я не знала. Но могла что-то на эту тему предполагать.

Я лежу в отделении патологии беременности, поэтому убедить женщину, несведущую в медицине в том, что плод нежизнеспособен, проще простого. Все, кто здесь лежит в той или иной мере, изначально и по определению, сомневаются в положительном исходе беременности. Даже у меня, не имевший печального опыта невынашивания ребенка за пару дней пребывания здесь, внутри прочно поселился страх, за себя и за маленький комочек, который я не ощущала никак, ну не было у меня ни токсикоза, ни пигментных пятен на щеках, только есть все время хотелось, и все. Может совсем не транквилизаторами меня напоили, а совсем наоборот?

Если я права, а я знаю точно, что никакой патологии у меня нет, по старой памяти я встала на учет к подруге моих родителей, работающей в нашей женской районной консультации, Ольге Андреевне, в просторечии тете Оле, и она меня обследовала досконально, не далее, как на прошлой неделе. И все равно…

Значит, сюда ложится женщина, у которой признают патологию плода. Скорее всего, она отсутствует, эта патология, потому что в противном случае стволовые клетки брать не будут, кому нужны больные клетки? Жуткий крик, который поверг меня в ужас вчерашним вечером, был связан с тем, что женщина с четвертой группой крови уже не в первый раз лишается здесь малыша. Или вопрос в редукции?

А это значит, что ее или используют как инкубатор для выращивания стволовых клеток, которые, естественно, идут на продажу, или я вообще пока ничего не поняла. Что-то сложно все у меня получается. При чем тут ЭКО? Откуда тут женщины с явным страхом на лицах? И вообще, черт возьми, что тут вообще происходит?!

Время показало, что все было еще запутаннее и еще страшнее.

* * *

В просторной комнатепатологоанатомической лаборатории, несмотря на полуденный зной за окном, было прохладно, тихо работал кондиционер, встроенный в проем окна. Современная лабораторная мебель и оборудование вызывали ассоциации с современным научно-исследовательским центром, этаким авангардным подразделением науки, где решаются судьбы мира и человеческого бессмертия. Крышка секционного стола был сделана из полупрозрачного пластика, на нем скорчился неподвижный человеческий зародыш длиной чуть больше ладони. Ручки и ножки зародыша были уже вполне сформированы. Плод удалили из матки на 24 неделе беременности. Это было противозаконно, но платные медицинские центры легко обходили узкие вопросы законности, а нравственность работающих там медиков формировалась в середине лихих 90-х, когда на заработную плату по рыночным ценам нельзя было прожить и трех дней. «Именно тогда клетки совести и атрофировались» — усмехнувшись, она задумалась. «А что такое собственно совесть?»

Когда-то давно она пробовала читать Елену Блаватскую, кое-что ей даже понравилось. Именно тогда она пыталась обсудить волнующий ее вопрос, где в человеке собственно и находится душа со своими коллегами, судебными медиками. Посмеялись, выпили, поговорили о том, как трудно жить, как всегда скатившись на корпоративных посиделках к полному самооправданию. Но так ничего и не решили. Теперь вот мысль о совести. «Старею, наверное». Она в последнее время стала бояться, не за себя, а за внуков. Их розовые диатезные щечки вводили ее в сладкий трепет, которого она не испытывала даже в молодости во время занятий любовью. Ее вообще по жизни мало что могло взволновать, что уже говорить о занятиях любовью.

Наверное, это и решило в конечном итоге выбор ее профессии, по специализации патологоанатома.

Она вообще знала, что фригидна, только две вещи могли приводить ее в трепет, Смерть во всех ее проявлениях. И вот теперь еще внуки, двое шумных пацанов, двух рыжиков-близнецов, улыбчивых и конопатых, крепеньких и крупных, как и ее покойный муж.

Сегодня, когда она уже обладала достаточной информацией о том, что творилось в гинекологических клиниках и родильных домах, ей было страшно «задним числом», когда она вспоминала беременность и роды своей единственной дочери. Действительно, есть на свете Высшая Судьба, она-то и сберегла ее доченьку. Наверняка ее мученик-папка помолился с того света, ведь он был почти что святой, замученный и сожженный вместе с остальными 200 тысячами евреев в польском концлагере в 1943 году. Да, это папа-мученик защитил их семью, не иначе. Ох, некстати она вспомнила об отце, нос тут же заложило, и в глазах закипели предательские слезы.

Надо было взять себя в руки, собраться и поработать. Материал годен всего два часа, а она и так уже потеряла кучу времени, предаваясь ненужным и ослабляющим ее психику воспоминаниям.

Она придвинула к себе некрасивое, отталкивающее взгляд скорчившееся карикатурное тельце эмбриона, скользкое от крови и смазки, раздумывая, с чего собственно начать. По методичке, распространенной «втихую» между осведомленными «темой» патологоанатомами, и посвященной вопросам забора стволовых клеток из абортивного материала, ей предписывалось начинать с селезенки и поджелудочной железы. Именно эти органы были более всего восприимчивы к кислороду, и начинали разлагаться раньше остальных.