Со мной всё хорошо.
Поправка: иначе быть не должно. Иначе невозможно, нельзя, неправильно. Это надо густо подчеркнуть и повторять. Такая вот мантра.
Я счастлив, как весёлая бумажная марионетка, улыбающийся кусок пластика. Я бодр и здоров — это главное. Так сказал врач.
«Resqum» — вообще отличная штука, если подумать. Серия операций, предназначенная для «спасения» организма. Конечно, наше Спасение — троекратное ура, аминь и ах!
Тебе выжигают больные клетки, ставят протезы, чистят мозг от всякой гнили. И вуаля! — ты больше не умирающий кусок мяса. Ты кусок вполне живой. Ты даже лучше всех прочих кусков. Память, реакция, мелкая моторика. Будешь долго-долго ходить по свету, будешь неприлично счастливым.
«Resqum» — великолепный конвейер, каждый найдёт спасение. И с улыбками разбредутся по миру вечные жиды.
Будущее (наверное, стоит произносить с придыханием?) наступило.
И меня от него тянет блевать.
Мокрый асфальт расцвечивают далёкие вывески. Под ногами пляшут бордовые, золотые и пурпурные полосы. Я сворачиваю на улицу № 4С. Тону в безумии цветов. Сонными китами выплывают розовые голограммы. Неоновые рисунки на одеждах прохожих слепят глаза. И бренды. Конечно, целая палитра пылающих надписей. На каждом здании, за каждым углом:
1. SHikO — сплетение зеленоватых теней, движущихся, как змеиный клубок.
2. Королева IegovaV — холодно-аспидная россыпь вокруг индустриальной башни Korp.
3. Apollo-Adolf — кроваво-красная мантия, стекающая по бесцветной глыбе комплекса «Iss».
Абсурдно-идиотские названия в абсурдно-идиотском мире. Бог умер, да здравствует Бог! Его священной волей я назван Agam. Не как «Адам», а как компания по продаже вкусного галлюциногенного дыма.
Со мной всё хорошо. Жопа миру.
Я иду в тумане из резких ломаных звуков и перемешанных отвратительно-восхитительных запахов. И думаю, что когда-то здесь ездили телеги и стучали по брусчатке копыта лошадей. Давно (я хочу сказать — чертовски давно!). До того, как Кремлеград переименовали в Pirr. Ещё раньше.
Я хочу сказать, настолько раньше, что Москва ещё называлась Москвой.
Сворачиваю прямо перед Apollo-Adolf. Погружаюсь в черноту переулка, оставляя цветастый шлейф вывесок за спиной.
Никто не опоздал. Все трое стояли в назначенном месте в назначенное время. Что тут скажешь? Пунктуальность и терроризм всегда идут рука об руку.
— Порядок? — спрашиваю Кацмана.
Он кивает, разбрасывая по плечам сальные, с проседью, патлы.
— Сомневаешься?
Я не сомневаюсь, конечно же. Трудно представить кого-то серьёзнее людей, объединённых общей ненавистью. Кацман с его безумным староверием. Bo, натерпевшаяся от зажравшейся верхушки. Ммарик (к слову, я понятие не имею, что именно им движет), который готов зубами прогрызть путь к цели.
И я. Потому, что жутко устал от чужих, пластмассовых мыслей. Потому, что так жить нельзя. Потому, что со мной всё отвратительно хорошо.
— О-па, — Кацман достаёт из сумки перевязь разномастных проводков; тускло отсвечивает металл в центре, — праздничный торт.
Поэтичное имя для бомбы. Собственно, Кацман знал толк только в двух вещах. Взрывы и пустозвонство. Как-то по пьяни он рассказывал, что его далёкий-далёкий предок входил в число людей, создавших ядерную бомбу. Фамилию, правда, не уточнил. Да никто и не спрашивал. Пусть это прозвучит печально, но Кацмана ценили не за болтовню.
— А вот свечки, — он кидает мне квадрат армированной стали. Тяжёлый.
— Импульс? — Ммарик поймал такой же.
— Может и он. Секрет фирмы, — Кацман отдаёт третий квадрат Bo, — главное установите, сенсоры их не унюхают.
Ммарик улыбается. У него это выходит хорошо. В смысле, очень хорошо. Проведи сотню операций, и едва ли выйдет так же. Есть в его улыбке что-то… творческое?
— Камеры мы им сварили, — говорит он, — пройдём, и никто не увидит.
Улыбка кажется такой неуместной. Взорвать целый комплекс, похоронить тысячи людей под обломками. Это — правильно. Так я себе внушал. Это весело? Едва ли.
— Хорошо, — разглядываю каждого по очереди, — заходим, устанавливаем и выходим. Друг друга не ждём. Ставите бомбы…
— Свечки, — поправил Кацман.
— Ставите свечки и уходите. Никто никого не ждёт. Они взрываются по таймеру.
— Импульс, — кивнул сам себе Ммарик.
— Мы разделимся, — продолжил я, — Кацман со мной, а вы…
— Хорошо, — Ммарик переглянулся с Bo. Она улыбнулась ему.
Конечно, улыбнулась — у него мистическим образом получалось внушать какую-то лёгкость, очаровывать.
Ммарик был всем тем, чем не был я.
— Chp? — кивнул Кацману.
— Да, конечно. Да… вот, — он достал два чёрных стержня размером с палец.
Один мне, один Ммарику.
— Ты же сказал, что их три.
— А не, я сказал, — Кацман изобразил возмущение, — про оружие вообще.
— Ну, и что тогда у тебя самого?
— Да чего за допрос? Chp хрен достанешь, я просто взял себе другую убивалку. И вообще…
— Ладно, — я отмахнулся. Если Кацман начнёт свою тираду — считай полдня убито. А у нас со временем не ладилось.
— За нами верх, — говорит Ммарик.
— Да.
— Быстро оформим.
— Хорошо бы. А теперь за дело.
Boкивает моим словам. Что она ещё может? Bo не говорит. Это не физический дефект, она просто молчит. Мы нашли её на задворках Pirr. Лицо — сплошной синяк, шея в крови. На ней было традиционное зелёное платье «ш» — обслуга богатых домов такие носит. На платье хозяева нашили золотым «Bo». Мы не знаем, как правильно произносить («во» или «бо»). Во, наверное.
