Цветные сны Agam - [4]

Chp в моей руке вовремя разбирает его на детали. Искорёженный металл осыпается на землю, как разбитая ваза.

В воздухе висит тишина. Только мерное всхлипывание Кацмана нарушает идиллию. Я подхожу к нему. В дрожащей руке Кацман сжимает пистолет. Жутко древний. Я понятие не имею, где он такой откопал. Может это староверческая реликвия — дед отдал отцу, а отец ему. Плевать. Похоже, Кацман своё отстрелял.

— П-п-п… — бормочет он. — Па-а… па…

— Папа?

Кацман тычет пальцем в гравировку.

— Парабеллум, — прочитал я вслух.

— О-он самый. Вещь… В-вещь…

Кацман. Тот же болтливый, полноватый Кацман. Только весь в крови. У меня дрожат губы. Чёрт, что за безумие?

— Оч-чень плох… — он кивает на рану.

— Нет. Там… Та чиркнуло.

Обугленные лоскуты мяса выше груди.

«Уже собирался, как вдруг страшно захотел съесть прожаренного мяса. В смысле, крепко прожаренного».

Рвота подступает к горлу.

— Да-а, — протянул Кацман.

— Лежи, хорошо? Я только… сейчас… надо привести помощь.

Он тупо пялится. Глаза совсем телячьи.

— Лежи, всё хорошо.

Я достаю из его сумки «торт», выхожу в коридор. Стены заливают красные огни тревоги, ревёт сирена.

Похоже, Длуше Кацману действительно не суждено выйти из этого дома.

II. Розовые листья

(Два дня назад)

Не знаю, как Ммарику это удавалось. Каждый раз, когда он ставил перед собой какую-то задачу — она автоматически становилась важнейшим делом для всех окружающих. Искра разжигала нас, заставляла ловить каждое слово Ммарика, словно он был древним пророком, а мы боговерной толпой горожан.

Проповеди Ммарика.

— Зачем тебе это нужно? — спросил я у него.

— Затем же зачем тебе.

— Что?

Он улыбнулся, словно добрый дядюшка, растолковывающий мудрость нерадивому племяннику.

— Мне до одури всё это надоело, Agam.

— Но…

— Не знаю аргумента весомее. А ты?

Я знал. По крайней мере, так думал. Пустота его слов задевала мою трагедию. Но так было всегда. Там, где мы прорывались сквозь кровь и пот — Ммарик играл. Двигался со своим проклятым танцем среди наших калеченных тел.

— Моя жизнь, — сказал я, — то, что они со мной сделали. Чего лишили.

— И ты решил мстить?

Я осёкся. Так просто тут не ответить.

— Ну… не…

— Конечно, нет, — отмахнулся Ммарик, — кому мстить? Обществу, которое спасло тебе жизнь? Как по мне, полный бред.

Полный. Но как же? Я опустил взгляд. Подходящие слова не приходили. Что это — протест ради протеста? Ненависть ради ненависти?

— Я… теперь не знаю, как сказать.

— Ты удивишься насколько просто. Ну, вопрос прежний: есть ли у тебя аргумент весомей?

И тут всё раскололось. Стеклянный ливень из моих планов, идей, надежд.

Зачем я это делаю?

— Нет.

— Именно, — кивнул Ммарик, мол — урок усвоен, — всё дело в обычном капризе. Мне надоело, тебе надоело. В нашем маленьком раю появилась плесень, запахло гнилью. Ты будешь сидеть среди плесени и вдыхать гниль, Agam?

Я ответил не сразу. Просто стоял, разглядывая трещины в досках под ногами. Столько путей, развилок. Забавно. Вся наша жизнь — просто старая, затёртая и чертовски скрипучая доска.

— Мне снится только темнота.

— Что? — Марик вскинул бровь.

— Раньше. В детстве — сны были цветными.

— До «Resqum»?

— Да. Я не могу вспомнить — как это, но что-то… что-то там было. Настоящее. Даже когда я просто цепляюсь за эту мысль мне становится легче.

— А наше дело? Как сны с ним связаны?

— Ты говорил про месть? Это не она. Память? Да, я бы так это назвал. Ты сражаешься, потому что нужно что-то изменить. Я — потому, что что-то изменило меня.

Ммарик дал моим словам повиснуть в воздухе. Потом пожал плечами.

— Знаешь, есть таблетки. Они могут такое сотворить со снами…

Он продолжал говорить, но суть спора подошла к концу. Я знал, что Ммарик меня не поймёт, что для него существовала лишь одна точка зрения. И эта точка зрения почему-то никогда не резонировала с его целями и желаниями. Так даже лучше. Что не говори, а именно в этом детском неверии существовала вся магия жизни Ммарика.

* * *

Со мной всё хорошо.

Я несусь по мигающему коридору. Слышу мерное щёлканье за стенами, грохот за спиной. Мне страшно. Да, страх сильнее калечных эмоций. Сильнее всего. Древний исполин, живущий в нас с начала времён. Светящиеся в темноте глаза хищника, пришедшего сожрать кого-то из наших далёких предков. Или куча дронов, летящая за мной, ломаными поворотами. Страху плевать.

Наш страх немного Бог.

Сворачиваю у расплавленной двери. В тусклом свете плавают сожжённые перья. По полу разбросаны выпотрошенные подушки. В центре водяное кресло. Подле него обезглавленный труп. Чуть дальше ещё один. Этот почти добежал до запасного выхода.

— Где они?

Я вздрагиваю. Ммарик выходит из темноты, в руке он сжимает Chp. Рука у него, к слову, вся в крови.

— Где Во? — проверяю каждый угол, каждый закуток темноты.

Там за водяным креслом. Прислонилась к спинке. В полутьме разглядишь не сразу, но она же вся бледная. Да, кожа отдаёт синевой, лицо белое. Во взгляде Во я прочитал мольбу. Прочитал или это только так показалось?

— В неё попали. Задели артерию, я смастерил повязку, но крови она, конечно, потеряла прилично.

Когда-то Во заботилась о ранах Ммарика. Он не рассказывал, кого встретил на улице, но ночью пришёл весь избитый: с красными синяками, треснутыми рёбрами и тремя сломанными пальцами. Во просидела с ним всю ночь. Мы все переживали, но Во явно больше прочих. Конечно, он его любила. Не болтуна Кацмана, не меня — мертвеца с пластмассой в башке. Ммарика — ублюдка, улыбающегося, как святой.