Аид, любимец Судьбы - [37]

Хватит играть по отцовским правилам! Хватит действовать по любым правилам – пора их создавать! Так поступают боги, верно ведь, младший? Боги поступают, как я сейчас – идут, на ходу перетягивая глубокую царапину на руке, не внимая стонам, которые несутся со всех сторон, – все покои и коридоры дворца забиты ранеными союзниками. Идут, глядя прямо перед собой и видя только свой путь, отстраняя с него нимф и богинек, которые бегают туда-сюда с чистыми полосками тканей, травами и нектаром… Идут и думают о том, что есть только – цель.

А средства к ней мы будем подбирать сами.

Гелиос – титан по натуре, вот для него и есть правила вроде «нельзя мне вместе с тьмой».

Я же…

Я задумался и не заметил, как шагнул на поле, с которого еще так недавно унесла меня колесница.

Живое поле.

Живыми были совы, коршуны и вороны, которые собирались со всех окрестностей – пировать. Застилали начинающее темнеть небо. Пикировали на трупы, временами сцепляясь между собой. Нажирались до такой степени, что не могли потом взмахнуть крыльями и ходили, странно переваливаясь с боку на бок, изредка отрыгивали проглоченное – и тогда уж спешили, чтобы набить брюхо опять. Шелестящая крыльями масса.

Мухи и осы тоже были живы – кружили неровными тучами, устилали мертвецов черным смертным саваном, гудели, заглушали хрипы и стоны.

Их было много – хрипов и стонов.

Их было еще немало – живых.

Сатиров, и кентавров, и нимф, дриад и людей века Серебряного, неразумных смертных, принявших нашу сторону по глупости.

Тех, кто умирал под нашим чутким руководством. Или нет, тех, кто оказался в этом месиве под нашим чутким руководством – в грязи, израненных копьями, пронзенных чьим-то бронзовым мечом, со стрелой в животе, с лезвием секиры, которое вгрызлось в плоть; придавленных тушей чудовища. Умирать они должны были теперь – когда никто не пришел, чтобы подобрать их, когда новые господа жизни трусливо отступили, бросив союзников, а Гелиос спрятал свое лицо за тучей: он оставался на нашей стороне и не хотел этого видеть.

Слышать.

Проклятий вперемешку со стонами хватило бы, чтобы отравить самый воздух. Кто-то из еще живых заметил меня – и к проклятиям прибавилась мольба и еще что-то невнятное… надежда на то, что это все ошибка, их спасут, о них позаботятся…

Никогда не задумывался над тем, что такое надежда, знаю только, что она живуча. Теперь знаю еще: она ослепляет. Ждать помощи от меня?

Я прошел мимо мольб, и стонов, и проклятий, и карканья жадного воронья. Мимо разбитых колесниц, воткнутых в землю копий и рассыпанных стрел. Встал там, где уже стихали предсмертные хрипы: три или четыре кентавра лежали рядом и умирали тоже рядом, изломанные двухтелым великаном, который распластался, истыканный стрелами, неподалеку.

Прикрыл глаза в прищуре.

Приблизились хрипы и стоны, сложившись в особую музыку – под глухой аккомпанемент гудения, карканья, уханья, клекота паразитов. Музыка проигранной битвы: кого-то рвет кровью, кто-то пытается пошевелиться, вот чей-то свистящий вдох…

Почти гармония.

Из которой время от времени вычеркивают ноты.

Смолк один хрип – на северной окраине поля. Почти тут же – на востоке, где лежал резерв Посейдона, выкошенный лапифскими лучниками. Шелест крыльев – это коршуны спускаются на еще теплую добычу. Шелест других крыльев – тот, который я хочу услышать – железных…

Тонкий, холодный свист клинка в застывшем воздухе бранного поля. Единственный клинок, который звучит после того, как все битвы уже закончены. Благословение для тех, кто измучен слишком сильно и зовет обладателя этого меча по имени, умоляя сжалиться, не подозревая, что ему недоступна жалость…

И взлетают в воздух отсеченные мечом пряди волос – тут же в воздухе растворяясь. Символы того, что ты нынче тоже – отрезанная прядь. Иди себе бледной тенью, ищи мир, где тебя примут как своего и дадут успокоение.

Тени появились первыми – недоумевающие, глядящие на покинутые ими тела. Потом из мглы выступил меч – сверкнул на востоке, затем ближе к центру, едва слышно взвизгнул над каким-то сатиром…

Появилась фигура. Исчезла. Появилась. Каждое исчезновение – жизнь, то есть, смерть. Срезанная прядь волос. Новая тень.

Он работал не оборачиваясь, и я не видел его лица – мне и не было нужно. Лицо у него всегда говорило мало. Говорящими были глаза, но вот глаз рассмотреть не удавалось, потому что в мою сторону он не смотрел. И рядом не появлялся. Не мог не знать, что я здесь, – но не появлялся.

Я ждал, вслушиваясь в гармонию боли, где становилось все меньше и меньше живых нот и все звонче звучало воронье. Кентавры рядом со мной уже не могли ни молить, ни проклинать. Скоро двое перестали хрипеть. Значит, ждать осталось недолго.

Мелькнуло лезвие совсем рядом – срезая прядь с головы у гнедого. Рванулось лезвие у меня в руке – на перехват. Меч я подобрал, не присматриваясь к нему, просто вынул из руки у вот этого же самого гнедого…

Железо столкнулось с золотистой бронзой.

– Радуйся, Убийца.

Он поднял меч и отступил на шаг, не пытаясь, впрочем, исчезнуть.

Чуть покривились плотно сомкнутые губы: «Чего тебе, Кронид?».

«Пришел спросить, куда ты пропал после нашего освобождения. Я ждал вас с Гелло, а вы исчезли на полстолетия».