Ахундов - [47]

И вот, наконец, наступил день, когда турецкая академия при личном участии Ахундова должна была решить судьбу проекта. В креслах и на бархатных подушках сидели седобородые улемы в фесках и чалмах. Холодные, бесстрастные, они были похожи на мумии в гробницах египетских фараонов.

— Мой проект, высокоученые мужи, — говорил Ахундов, — значительно облегчит освоение мусульманскими народами не только нашей, но и общечеловеческой культуры. Язва невежества жжет тело турецкого, персидского, азербайджанского и других мусульманских народов. Досточтимое собрание! Я счастлив, что нахожусь среди великих светочей мусульманского мира. Радость охватывает меня, когда я думаю, что обращаюсь с моим скромным призывом к столь славным и великим. Но мысль о судьбе народной преисполняет меня смелостью. Я прошу вас внимательно отнестись к моей попытке внести свою смиренную лепту на благо наших народов. И когда наши народы примут ее, рай воцарится на веем Востоке. Я передаю судьбу своего проекта в ваши руки, досточтимые мужи. Во мне таится надежда, что ваш могучий голос окажется лучом света, который прорежет ночной мрак…

Напрасно старался он лестью пробудить в них хоть искру симпатии к своему проекту. Они по-прежнему сидели как изваяния.

Ахундов продолжал:

— Для школьника наш алфавит — неразрешимая математическая задача. Что же касается иностранцев, то смело могу уверить вас, что ни один из них доселе не знает в совершенстве мусульманскую грамоту, они изучают ее только поверхностно и отчасти. Всему виной несовершенство и недостатки нашей азбуки. Рано или поздно они приведут ее к полному устранению из мусульманской литературы. Эта грамота не может вечно оставаться в таком положении. Хоть через 500 лет, да произойдет ее изменение; но я решил изменить ее раньше…

Ученый диван пришел в движение. Седобородые улемы переглядывались. Кто-то громко выражал негодование. Но Ахундов ничего не замечал. Ему казалось, что перед ним сидят не улемы, неприязненно смотревшие на него, а люди, жадно прислушивающиеся к каждому его слову. Казалось, завеса времени была снята какой-то могучей рукой, и он, человек XIX века, видел сияние будущего, слышал топот державных шагов грядущего человечества.

— Да, да, я решил изменить ее раньше, — повторил Ахундов. — я отбросил все точки, ввел в азбуку непишущиеся гласные буквы, придумав для них красивые фигуры, дополнил азбуку недостающими буквами, нашел для каждой буквы особую фигуру без точек, учредил некоторые знаки препинания для ясности письма. Мною составлены правила для правописания и легчайшие методы для преподавания грамоты. Таким., образом, я создал новую азбуку для арабов, персов и тюрков, и она, по характеру своему совершенно не чуждаясь старой, будет вполне соответствовать нашей цели. Я сделал смелый шаг. Мусульманская грамота, требующая многих лет для изучения, может с помощью моей азбуки быть выучена в один месяц. Я не знаю, примут ли мою азбуку в мусульманских государствах для употребления, захотят ли допустить в мусульманской литературе такой переворот…

— Переворот? Мы не хотим никакого переворота!. - крикнул один из улемов. Возбуждение росло. Председательствующий осуждающе качал головой. В задних рядах раздавался угрожающий шум. Регламент истекал. Острым взглядом окинул Ахундов сидящую перед ним враждебную аудиторию и застыл в молчании. Прошла волна возгласов негодования, и зал умолк. Ахундов закончил свою речь, при гробовом молчании.

— Господа высокочтимые улемы! Идея моя о замене старого алфавита новым вполне оправдана и жизненна. Чувствовать боль в организме и не принимать мер к его исцелению — невозможное дело. Свыше трехсот миллионов приверженцев ислама утопают в болоте косности и рутины. Оставлять их в таком состоянии — преступление. Наш священный долг — помочь народу, постараться излечить его болезнь. Я не думаю, чтобы этому стало помехой духовенство. Если же оно будет тормозить такое благое начинание, оно станет врагом исламской нации…

Снова взрыв негодования. Но Ахундов гордо поднял голову и повелительным жестом остановил бурю.

— Я кончаю, высокочтимые улемы. Я верю, что мой алфавит будет принят. Если не примете его вы, примет будущее поколение, наши дети. Но я хотел, чтобы и вы разделили с нами наши идеи и содействовали введению нового алфавита во имя цивилизации, к которой теперь стремятся все народы земного шара…

Он кончил речь, сошел с трибуны и сел на свое место. Все молча смотрели на председателя. Тот тоже молчал. Но вот он встал и молитвенно воздел свои руки к небу:

— Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед — пророк его!

А затем, обратившись к Ахундову, коротко промолвил:

— Перед лицом аллаха я свидетельствую, господин Ахундов, что мы полны желания просветить наши народы. Вот почему мы преисполнены глубокого уважения к вашим идеям и одобряем их. Но ваши предложения не приемлемы для нас в настоящее время. И мы отвергаем их. Аминь!

Один за другим степенно и важно поднимались со своих мест старейшие члены и в холодном молчании покидали зал. Опустели ложи. Все было кончено.

Последним из академии вышел Ахундов. К нему робко подошел скромно одетый человек.