Ахматова в моем зеркале - [31]

Поезд Анны прибыл. На перроне целующаяся молодая пара. Девушка плачет. Анна спускается с подножки. Похоже, что ожидание новой жизни подошло к концу. Наконец-то они стоят друг против друга. Но… не обнимаются. Смотрят молча и безрадостно друг на друга. Такие близкие и такие далекие. Странное чувство овладело ею. И тогда точно камень падают слова:

«Куда вас отвезти?» – спрашивает он.

Наверное, она видит кошмарный сон. Эта сцена на перроне вокзала не может происходить наяву. Он не может говорить с ней с каменным, сумрачным выражением лица. Наверное, вопрос задал другой мужчина. Или он лишился разума? Тысячи объяснений промелькнули в мозгу Анны, кроме одного-единственного: поведение Гаршина было продиктовано логикой…

В черных кругах под глазами, в линиях ладони, определяющих ее судьбу, в серо-зеленых усталых глазах были скрыты ответы на все вопросы. Формальные, холодные, сухие ответы.

Пустыня в ее сердце. Она одна. Последнее ее пристанище рухнуло под его ледяным взглядом.

Это был еще один удар. Беспощадный. Ночь, наводняющая дом призраками. Комок в горле становится камнем. Конец чувствам. Чудовищные переломы в человеческих отношениях, что сотрясали всю мою жизнь, как и те, что сотрясали мою любимую Россию, не оставляли меня в покое и сейчас…

Аромат той бессонной декабрьской ночи, родившей «Поэму без героя».

В смятении приближаюсь к зеркалу. Вламываюсь в него. Нельзя сидеть сложа руки: я должна быть рядом с Анной. Подхожу совсем близко, кладу руку ей на плечо. В этот трагический час она нуждается во мне. Мое сердце бьется с перепадами, как в самые трудные минуты моей жизни. Я рядом с Анной. Перевожу взгляд на Гаршина. Он страшно бледен. Его лицо выдает страшную тревогу. Гаршин болен, черты лица искажены болезнью. Но Анна этого не замечает. Она видит только сковавший их лед. Несмотря на то что Гаршин врач, он недооценил надорванное войной сердце, позволив ему бешено биться при мыслях об Анне. Он всегда восторгался ею, верил, что пусть на закате дней, но они смогут найти с Анной счастье. Но в последнее время проблемы со здоровьем настолько напугали Гаршина, что он пересмотрел свое предложение. Ему теперь нужна была сиделка, а не жена. Анна была совершенно неподходящей для этой роли: с ее пошатнувшимся здоровьем она также нуждалась в уходе. Он все объяснил ей в письме. В третьем письме. Если бы она его прочла, то они не оказались бы теперь в таком жалком положении. Но Анна не успела его прочесть. Обезумевшая от радости, она поспешила уехать. Долгая дорога из Ташкента утомила ее. Перед отъездом Анна сообщила всем друзьям, что едет выходить замуж. Она чувствовала себя точно двадцатилетняя девушка, которая только-только начинает жить…

«И все-таки! Каждый раз вам это удавалось. Нам это удавалось, Анна, моя дорогая, возрождаться из своего пепла. Сейчас…»

«Сейчас я очень устала. Я мечтала только о том, чтобы вихрь из опавших, полусгнивших листьев подхватил и поднял меня со слякотной земли. Но листья оставались недвижными. Последний рисунок. Я одна».

«Мы одни, Анна. Полвека спустя, ваша душа-близнец ведет машину по проспекту Сингру[14]. Эта душа вновь в смятении. Надо было повернуть налево, к проспекту Амфитеи, но она игнорирует тот факт, что повороты изменили направление. Потому и кружится вновь и вновь, точно бабочка вокруг лампы, готовая сгореть опять, забыв о своих прежних ожогах. Рулит и одновременно закрывает и открывает страницы с привычным комком в горле, с белой чайкой в беспокойном сердце. Только белая чайка и останется ей верна до конца. Но тогда она еще этому не верит. Еще летит и мечтает. Насколько хватает сил… с тем внутренним смятением, таким знакомым вам, неотъемлемой частицей хрупкого душевного мира, с постоянным страхом, что снова с нами случится какое-нибудь несчастье.

Не было нам дано вкусить настоящий покой, будто в душе мы верили, что он не для нас. И весь этот ад так глубоко спрятан, что никто и не подозревает, какой огонь бушует у нас внутри. Снаружи – эдакая расслабленность, вежливость, даже легкий сарказм. Подшучиваем надо всем, высмеиваем… Мы сделаны из одного и того же теста. Которое легко формуется, а затем каменеет. А затем становится солью и в конце концов тает».

Но Анны уже не было. Думаю, что она не слышала моих последних слов. Хотя не исключено, что их произнесла она сама.

Еще долго блестящая зеркальная поверхность оставалась пустой. В ней не отражалась ни Анна, ни я. Только тусклое пятно. Страшные дни. Гудок последнего поезда все еще раздавался у меня в ушах. Единственное, что я хотела, – это перестать его слышать.

VII

Москва. 1967 год. Год спустя после смерти Анны Ахматовой восемнадцатилетняя девушка идет по улице Жданова в центре города. На ней тяжелая шуба и знаменитая русская ушанка, но сама она гречанка. Делает маленькие, осторожные шажки, чтобы не поскользнуться. Идет снег, из столовой напротив доносится аромат пельменей. В руках у нее макет, курсовая работа по архитектурной композиции, она спешит в институт. Когда стемнеет, девушка тем же путем отправится назад. В ее голубой маленькой стране какие-то безумцы-полковники установили диктатуру. Девушка живет сейчас далеко от своей родины, на другой, огромной родине, раскрывшей ей свои объятия. В стране, которую она не раз видела во сне.