Ахматова в моем зеркале - [28]

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

А не то… Горячий шелест лета

Словно праздник за моим окном.

Я давно предчувствовала этот

Светлый день и опустелый дом.

1939 г., Фонтанка

Все мы были там. На похоронах большого поэта, метавшегося между надеждой и отчаянием. Блок не успел уехать за границу, как ему рекомендовали врачи. О разрешении на его отъезд ходатайствовал и Горький. Разрешение пришло день спустя после смерти поэта.

Блок спокойно принял революцию, однако очень скоро отрекся от нее.

«Все звуки прекратились… Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?»

Мы шли за гробом поэта по Смоленскому кладбищу. Кто-то рядом со мной прошептал соседу: «Представьте себе, когда Блока назвали большим поэтом, он сказал: “Нет, я не большой поэт. Большие поэты сгорают в своих стихах. Я же пью, печатаю стихи по пятьдесят копеек за серию и брожу ночами. То же, что делает и Гумилев, только он верит, что поступает правильно”. За мной шла женщина в черной вуали, по ее голосу я поняла, что она была очень близка с покойным. Женщина говорила своей подруге: «Блоку нравились женщины, похожие на героинь Достоевского, а не бледные барышни Тургенева. Настасья Филипповна затмевала их всех. Наверное, и Грушенька. Мещанка с ямочками на щеках».

И вдруг чей-то голос точно лезвием ножа разорвал ту немую, густую, бесцветную печаль, с которой один другому со слезами на глазах шептал секреты:

«Гумилева арестовали!»

Это лезвие, казалось, вошло в мою плоть, и кто-то жестоко поворачивал ее в открытой ране. Все вдруг закружилось вокруг меня в диком, безжалостном вихре. Я ухватилась за столб и точно окаменела. Что было потом, не помню.

«Запах тленья обморочно сладкий…»[11]

Несколько дней спустя меня добило известие о его смерти. Я прочла заметку в стенной газете железнодорожного вокзала в Царском Селе. В то лето петербургский воздух был желтым из-за горящих вокруг города лесов. В небе кружились тучи воронья.

Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.

Август 1921 г.

Гумилев, как о нем писали, человек, не умеющий жить по-иному, как только влюбленным, перешел в другое измерение. С Анной они расстались. Через его жизнь успело пройти множество женщин, но он никогда не переставал любить Анну Ахматову. Революция, казалось, вовсе не коснулась Гумилева. Ему нравилась игра, даже со смертью. Для него, до самого конца верящего, что нет ничего восхитительнее в жизни, чем «любовь, смерть и поэзия», такой конец, пожалуй, был предсказуем. Гумилева предупредили о готовящемся аресте. Он не придал значения. Ему предложили бежать. Он отказался. Последний год перед расстрелом он прожил как один день.

Что касается предъявленных ему обвинений, правды здесь мы так никогда и не узнаем, как не узнаем, действительно ли он представлял опасность для советской власти, был или не был активным заговорщиком. Все это покрыто государственной тайной. Ведь дело происходило в первые послереволюционные годы, среди хитросплетений доходившей до ушей Ленина информации о заговорах! И как всегда в таких случаях, первыми кандидатами на роль заговорщиков были те, чья личность подходила для примерного наказания. Одним из них был и Николай Степанович Гумилев.

Я не стала спрашивать, по какому обвинению расстреляли Колю. Из литературы я знала, что как Ахматова, так и Мандельштам пытались защитить Гумилева, утверждая, что все предъявляемые ему обвинения были ложными. И все-таки… Похоже, что дело обстояло не совсем так. Какую-то причастность он все-таки имел. Было время кронштадтских событий, и сам Гумилев признавался в своем сочувствии восстанию. Одно было ясно: доброволец в Первой мировой войне, награжденный двумя медалями за храбрость, горячий патриот Гумилев недооценил силу ЧК. Вел себя так, будто смерть не пугала его…

Не знаю, как я оказалась на очередном перроне. Ноги сами принесли меня туда. Это был вокзал в Ленинграде. На этот раз я не садилась в поезд, который уже отправлялся.

Я увидела Анну, взволнованную, бледную, со спутанными волосами: она бежала вдоль вагонов уходящего состава, махая рукой. Цепь роковых совпадений – и она опоздала. Неужели ей не удастся хотя бы увидеть его? Только что она узнала, что этим поездом Пунина увезут в Сибирь. Вагоны переполнены, над перроном стоит приглушенный гул, похожий на сдерживаемый плач. Два замешкавшихся пассажира вскакивают на подножку. Солдаты провожают их в вагон простых пассажиров. Анна ищет Пунина среди стоящих у окна в надежде попрощаться с родными людей. Лица вокруг – маски древнегреческой трагедии. Безучастные от боли расставания. Он видит ее через закрытое окно, но не имеет права опустить стекло, вымученно улыбается. Рядом с ним двое солдат. Их взгляды встречаются. Почему она не пришла на перрон раньше, чтобы обнять его? Может быть, тогда его лицо не выражало бы такую муку. Сейчас ей не остается ничего другого, как только удержать в памяти его потемневший взгляд. Она ему больше не жена. Ревность, нервы, взаимные унижения – все осталось в прошлом. И все равно: пустота перекрывает дыхание.