Ахматова в моем зеркале - [12]

В этом городе, чья душа слилась с моей, отныне только туман все так же укутывал мосты. Этой весной весна была холодной и промозглой. Нева набухла и разлилась, как и отчаяние в моей душе. Было так «непоправимо тихо, // Что слышно, как в лесу растет трава… // И просто продиктованные строчки // Ложатся в белоснежную тетрадь».

Каким стало мое любимое Царское Село? Страна моего детства с поющими на ветру серебряными ивами? Сейчас оно было полно полусгоревших заборов, улицы заросли травой, и цветные петухи хрипло горланят дни напролет.

Если плещется лунная жуть,

Город весь в ядовитом растворе.

Без малейшей надежды заснуть

Вижу я сквозь зеленую муть

И не детство мое, и не море,

И не бабочек брачный полет

Над грядой белоснежных нарциссов

В тот какой-то шестнадцатый год…

А застывший навек хоровод

Надмогильных твоих кипарисов.

1 октября 1928 г.

Мой гид в Петербурге Ирина продолжала как ни в чем не бывало:

«Знаете, по иронии судьбы Ахматова почти целых тридцать пять лет прожила во дворце Шереметьевых. Конечно, она осела здесь, сменив в городе восемь адресов. Недалеко находится еще одна квартира, где она жила вместе со своей подругой Ольгой Судейкиной. Там как раз и знаменитое “шестое окно” Ахматовой. Его назвали так потому, что оно шестое от угла, где Фонтанка пересекается с Невой. Если хотите, пойдемте, я покажу».

Позади себя я услышала голос, но не обернулась, так как знала, кому он принадлежал. Ирина не обернулась тоже. Она ничего не услышала: эта привилегия принадлежала только мне.

Там было очень хорошо. Конечно, Ольгина комната была и просторнее, и светлей. Моя – узкая и маленькая. Зато мое окно выходило на Неву, а Ольгино – во двор.

Мы вошли со двора. Я попросила Ирину, чтобы она не сопровождала меня дальше.

«А вы справитесь? – спросила она. – Там легко запутаться в квартирах».

«Не беспокойтесь», – ответила я и поспешила за молодой женщиной в черном шелковом платье, со спускающейся с левого плеча белой шалью, в белых носочках и черных туфлях. Остановившись, бросила взгляд во двор: Ирины там не было. Только лежащая на боку лодка, выброшенная из воды страшным наводнением 1924 года. Я успела заметить взмах черного платья, прежде чем Анна спешно вошла в квартиру.

Я вошла следом, но Анны там уже не было. Я поискала шестое окно. Подошла, волнуясь, в надежде «украсть» фрагмент любимого Анной вида. Какой-то жилец открыл ту же дверь, не замечая ауры Анны. На камине не было ее свечи, да и вообще никаких личных вещей. Только Нева по-прежнему несла свои воды…

Я не хотела обращаться с вопросами к жильцу. Боялась, что он ответит типа «Какая еще Ахматова?». Мне было бы тяжело это слышать.

Сегодня Анна вела себя со мной странно. Она снова бросила меня в моем времени, забрав с собой лодочников. Слышимые мной звуки принадлежали только сегодняшнему дню. Может быть, ей был неприятен вид телевизионной башни. Не было для нее места в любимом городе. Вскоре после революции покинул страну и младший брат Анны, Виктор: через Сибирь и Сахалин он добрался до Америки и там осел. Анна боялась даже произносить его имя…

Я уже заготовила фразы для следующей нашей встречи в зеркале. Необходим был непосредственный контакт с Анной, чтобы получить ответы на вопросы. Я окликнула ее, совершенно забыв, что во дворе меня ждала Ирина.

«Я думаю, что вы последовали бы за братом, Анна, постарались бы найти убежище за границей, если бы не Лев. Как можно было оставить сына, расплачивающегося за “грехи” родителей?»

«Да. Я бы уехала, – задумчиво ответила Анна. – Но не сразу. Тогда я еще надеялась… Верила, что мое место здесь. Я осталась глуха к голосам, зовущим меня уехать навсегда. Потом, когда надежды на свободное творчество потонули в оскорблениях, нападках, незаживающих ранах, я, может быть, и уехала бы. Но арестовали Льва. На рассвете. В 1939 году моего мальчика забрали… И моя жизнь остановилась опять… Я осталась, чтобы испить страдание до дна, капля за каплей… Послушайте, что сейчас находится в здании Крестов? Кроме моего сына и его отца там “гостил” и мой третий муж, Пунин. Вы видели Кресты? Там все еще тюрьма?»

«Да, видела. Режимы меняются, но тюрьмы остаются тюрьмами. Не знаю, какой цвет господствовал тогда, но сейчас царит торжественно-розовый цвет: город укрылся за сияющей витриной, но, если поскрести лоск, обнаружишь страну, где неконтролируемые силы препятствуют нормальной жизни. Такова судьба России сегодня. Я уверена, что такое развитие событий причинило бы вам боль. Большую или меньшую, чем вы испытывали тогда, не знаю. Но какой толк измерять силу боли, если в конце концов не наступает облегчение и полное выздоровление? Однако напротив тюрьмы, на той стороне Невы, вам установили памятник…

Скажу больше: тот кошмар, где вы остаетесь одна в целом мире после библейской катастрофы, когда все великие реки земли – Нил, Ганг, Волга, Миссисипи – сливаются в единый гигантский угрожающий поток, готовый вот-вот поглотить вас, так вот этот кошмар, который вам только снился, в наши дни вот-вот превратится в жуткую реальность. Запуганный люд безучастно наблюдает за свершающейся космогонической катастрофой. Все, что завоевывается, разрушается. И самое ужасное: некуда больше спрятаться, негде укрыться, этой привилегией обладают немногие, которым принадлежит все. Не обязательно сегодня отправлять людей в ссылку или за решетку: у власти есть методы сломать своих оппонентов. Короче говоря, выхода нет».