Ах, прица-тройка, перестройка! [фрагмент ненаписанного романа] - [21]

«Сейчас всех высажу и поеду в парк!» — грозится водитель под усталый скрип дверей. «Да сойдите вы с подножки, в конце-то концов! — выходит из себя водитель. — Следом идет полупустой вагон…» Но зачем дожидаться другого вагона, пусть даже полупустого, если тебе нужно забраться — любой ценой — именно в этот?

Наконец двери поднатуживаются и, плотоядно причмокнув, соединяют две свои половинки. Из кабины водителя доносится вздох облегчения. А в утробе вагона становится еще теснее. Трамвай резко дергает, трогаясь с места, и пассажиры начинают испытывать чувство локтя друг друга. Слышатся ругань и оскорбления. На вопрос: «На следующей сходите?» — звучит невразумительный ответ. На повторный вопрос доносится волчий рык.

Так и едем до следующей остановки, где новые пассажиры жаждут занять места в вагоне. И повторяется прежняя история…

Мне и Ленке Зверевой повезло. Нам удалось без особых потерь втиснуться в небольшой закуток между билетной кассой и кабиной водителя. Место было очень удобное: если вдруг войдут контролеры, мы сможем оторвать билет прежде, чем они успеют до нас добраться… Правда, ей-то пыльный мешок, набитый картошкой, больно упирался мне в позвоночник. Однако через три остановки обладатель пыльного мешка покинул вагон под неодобрительные отзывы других пассажиров, и дышать стало легче.

Хрусталевой рядом с нами не было — она не успела зацепиться за кассу и течение унесло ее куда-то в середину вагона, где она и страдала в одиночестве, не имея возможности поддерживать разговор.

— Форменное безобразие! — выдала Лена сразу, как только вагон тронулся. — В такой толпе есть шанс превратиться в лепешку!

— Хочешь, дам тебе совет, как избежать столь печальной участи?

Лена изучающе посмотрела на меня, справедливо ожидая подвоха. Она, конечно же, была права.

— Ну, говори, коли не шутишь…

— Худеть надо, — сказал я.

— А ты, однако, нахал, — заметила Лена и отвернулась к окну.

— Америку открыла! Я давно это знаю. С детсада…

— Ничего, мы тебя скоро от этой болезни вылечим, — пообещала мне Лена.

— Как? — полюбопытствовал я.

— Лучшее лекарство от избыточной наглости — темная.

— А кто меня будет таким вот образом лечить? — поинтересовался я. — Ты, что ли?

— Не только я. Вся двадцать пятая группа.

— Двадцать пятая группа на такую провокацию не пойдет, — уверенно возразил я.

— Ты думаешь? — усмехнулась Лена. — Если как следует попросить, пойдут с удовольствием.

— Нет, — снова возразил я, — Леночка Корнилова и Марго Федосеева, Танька Кедрина и Светка Шепилова, Жанка, Оксанка, Светка-Тэсс из рода Баскервилей никогда не пойдут!

— Посмотрим, — многообещающе улыбнулась Лена.

— Посмотрим…

— Лучше смотри, посоветовала Лена, — особенно когда будешь один ходить по темным и заброшенным переулкам. Ты же любишь такие прогулки…

— Люблю, — согласился я.

— Ну, вот, одна из очередных таких прогулок может закончиться для тебя печально, — произнесла Лена таким тоном, словно всю свою сознательную жизнь работала в сицилийской мафии.

— Пожалуй, — проговорил я, — мне нужно будет нанять телохранителей…

— Они тебе не помогут, — отрезала Лена.

— Посмотрим…

— Посмотрим…

На этой оптимистической ноте тема для трепа исчерпала себя. Тем более, что на нас уже с нездоровым любопытством стали оглядываться другие пассажиры… Конечно, только круглый дурак не понимал, что мы беседовали в дружеско-шутливом духе. Но вдруг кто-нибудь поймет наш разговор как нечто очень серьезное и захочет проявить бдительность…

Лена, повернувшись к трамвайному окну, чертила на запотевшем стекле какие-то странные знаки, похожие на древние иероглифы. Взгляд ее был затуманенным, словно она находилась где-то далеко, в мире сказочных грез.

— Это что у тебя за авангард? — полюбопытствовал я.

В глазах у Лены нехотя проявилось осмысленное выражение. Так бывает у того, кто возвращается из заоблачных высот на грешную землю.

Лена небрежным движением стерла со стекла свои шедевры и недовольно буркнула:

— Полный маразм с этим комсомольским собранием… Наверное, ночью кошмары будут сниться. Помнишь, когда базарили о «Слове»?

Я, конечно же, помнил. Собрание завершилось всего полчаса назад, и ощущения были свежими, как никогда. И я чувствовал, что на филологическом факультете вскоре должна начаться совсем новая жизнь.

И она началась. Буквально на следующий день.

Но это, как сказал классик, уже совсем другая история…