Ах, эта черная луна! - [87]

— Любушка, доченька, — простонал Юцер.

Любовь обернулась. На ее лице не было ни ужаса, ни страха. Оно было сосредоточенно и выдавало напряжение мысли.

— Он хотел меня убить, — сказала Любовь спокойно, — вот, смотри!

Она вырвала у Юцера фонарик и посветила им в направлении правой руки Шурика. Сведенные судорогой пальцы сжимали финку.

— Так, — сказал Гец, приложив руку к шее Шурика под его левым ухом, — жив, подонок. Надо вызывать «скорую».

— Нет! — горячо зашептала Любовь. — Если меня заберут в милицию, все пропало. Они никогда не дадут мне разрешение на отъезд во Франкфурт.

— Но это же явная самозащита, — начал втолковывать ей Гец, — тебя отпустят, а его будут судить.

— Нет! Будут спрашивать, откуда у меня была финка. Нет!

— А откуда у тебя была финка? — растерянно спросил Юцер.

— Он мне сделал, — кивнула Любовь на навалившееся на куст тело. — Такая же, как у него. Как эта.

Она нагнулась, расцепила пальцы Шурика и вытащила из них финку с точно такими же шашечками и такой же буквой «Ш» у перекладины. Вытащила и положила в сумочку.

— Папа, — сказала, обернувшись к Юцеру, — ты должен меня спасти. Возьми это на себя. Скажи, что это ты. Что он замахнулся на меня финкой, а ты это видел и кинулся на него. Папа, спаси меня!

— Хорошо, хорошо, — быстро сказал Юцер, — я скажу, я возьму на себя. Разумеется, я возьму на себя.

— Тогда на рукоятке должны быть следы от твоих пальцев. Возьми ее всей рукой. Вот так.

Любовь положила руку Юцера на рукоятку, торчавшую в темном пятне, и приказала:

— Крепче, всей рукой, всей рукой, обхвати, как следует.

Рукоятка слегка повернулась, пятно набухло и расползлось. Шурик охнул и затих.

— Боже мой, Боже мой, что это?! — взвизгнул Юцер. — Я его убил. Я убил!

Гец снова приложил руку к шее Шурика и помрачнел.

— Все, — сказал он, — «скорая» не нужна. Нужно вызывать милицию.

— Все, — повторила Любовь, и в ее голосе прозвучало облегчение.

Юцер сел на землю. Он сидел, по-турецки скрестив ноги, и тряс головой.

— Вставай, — велел ему Гец, — надо идти звонить.

— Я убил человека, — жалобно протянул Юцер, — я убийца, я его убил.

— Ты не убил, ты защищал свою дочь. Он хотел ее убить. Убить. Убить.

— Я его убил, — сказал Юцер, — я убил. Я помню его ребенком. Он приходил к нам. У него больная мама.

— Ты защищал свою дочь, — повторил Гец.

На сей раз Юцер не ответил. Он не поднимался с земли и ничего не говорил, только тряс головой и дрожал.

— По-моему, папа сошел с ума, — всхлипнула Любовь.

— По-моему, ты свела его с ума, — хмуро ответил Гец. — Иди, звони в милицию, а я побуду с Юцером.

Судебное разбирательство было таким же быстрым, как и следствие. Юцер тупо молчал, Гец изложил согласованную с Любовью версию. Любовь ее подтвердила. Она плакала на следствии и в суде, ее подруга подтвердила рассказ Любови о нескончаемых угрозах Шурика. Чок рассказал о том, что случилось на пляже. Финку Шурика опознали его дружки.

Адвокат потребовал психиатрической экспертизы. На обвиняемого было жалко смотреть. Он не поднимал головы, дрожал всем телом и не вступал в контакт.

Как свидетельствовал пользовавший Юцера психиатр Гойцман, обвиняемый на протяжении многих лет страдал психической лабильностью, был склонен к периодам депрессии, сопровождаемой галлюцинациями. Так, в конце войны после сильного психического шока пациент пропал на несколько месяцев и на вопрос, где он был, рассказывал о полете на облаке.

— Никогда бы не подумал, — сказал судья, — я ведь был знаком с Юлием Петровичем не один год. Такой милый, образованный и воспитанный человек. Какое горе! Потерять такого человека из-за какого-то подонка!

26. Ангелы пыльных углов Пьеса

Акт первый

(Служебный кабинет Геца. На запыленном столе папки, книги, журналы, какие-то шнурки, треугольники и квадратики. Гец, одетый в белый медицинский халат, сидит, развалившись, в кресле и ест яблоко. По другую сторону стола на стуле сидит Юцер. Он в синем больничном халате без пояса. Левой рукой придерживает полу распахивающегося халата, в правой — книга.)

Юцер (морщится): Дома ты никогда не чавкал. Это дань профессии?

Гец (со злорадной улыбкой): У моей профессии есть несколько плюсов. Одна из них — возможность расслабиться. Кроме того, пациенты обычно чавкают. Приходится идти на сознательное сближение.

Юцер (брезгливо): Зачем же чавкать, идя на сближение со мной? Это сближает не тебя со мной, а меня с покойной мадам Гойцман. Она уделяла столько времени твоим манерам!

Гец (посмеиваясь): А я ее перехитрил и стал психиатром. Кстати, тебе не следует ходить столь чисто выбритым. Тут это не поощряется.

Юцер (злорадно): Я — псих, и мне все можно.

Гец (надкусывает яблоко, потом вытирает сок со щеки рукавом белого халата): Одно из двух: либо ты псих, либо убийца. Если хочешь быть психом, отпускай бороду.

Юцер (спокойным тоном): И не подумаю! В последнее время я часто размышляю о власти мертвых над живыми. Обрати внимание: несчастный мертвый оборванец Шурик держит меня в сумасшедшем доме и даже может требовать от меня чавкать так, как чавкал он.

Гец (перестает чавкать, выпрямляется, снимает ноги с соседнего стула): Хорошая мысль. Я должен записать ее в твою историю болезни.