Ах, эта черная луна! - [85]

— Ты хочешь сказать, что все люди подлые? — прищурилась Любовь.

— Нет, — покачал головой Юцер, — но не-подлость требует тяжелой работы ума, характера и чувств. На эту работу большинство людей не способно.

Любовь удовлетворенно кивнула. Слова отца подходили к ее собственным мыслям.

Гойцманы узнали о приключениях Любови прямо на перроне вокзала. Встречавшая их Вера Меирович выпалила новость сразу после поцелуев.

— Ну что ж, — довольно хмыкнул Гец.

— Говорят, — шепотом добавила Вера и оглянулась проверить, не слышат ли ее чужие уши, — говорят, что режиссер… восхитительный молодой человек, хоть и немец. Его родители погибли в гестапо, — торопливо добавила она, заметив бледнеющую и распрямляющуюся кожу на лице Софии, — и говорят, он безумно влюбился в нашу Любочку. Говорят, это настоящий роман.

— Но ей всего пятнадцать лет! — с жаром отметила София.

— Да нет же, через пару месяцев ей стукнет шестнадцать. Для Шекспира она переросток. Так сказал мой муж. Еще он сказал, что судить надо по физиологии, а не по паспорту. С его точки зрения, Любовь уже полностью сформировалась и пригодна для исполнения всех женских функций.

Мадам Меирович конфузливо хихикнула.

София опять побагровела, а Чок опустил голову.

Возвращение из замечательной поездки получилось для Гойцманов неудачным. Один только Гец весело насвистывал. София напряженно молчала. Весь отпускной срок Чок и Гец вели с ней борьбу за будущее Любови. Целый месяц она ставила им условия и выдумывала параграфы. О, они оба должны были дорого заплатить за ее молчание! Чок обещал выбросить эти глупости из головы до окончания университета, а Гец … чего только он не наобещал.

Все это теперь не имело никакого значения. И, кроме того… кроме того, это было просто нечестно, нечестно и несправедливо. Паршивая девчонка получила от жизни приз, которого не заслуживала. А ведь София уже представляла себе, как доведенная до отчаяния Любовь приходит к ней и как после долгого материнского разговора София становится наставницей несчастной сироты, ее добрым ангелом и, можно сказать, приемной матерью. Ведь только ради этого она и затеяла весь скандал. Девочку следовало переломить, как упрямого скакуна. Мали не умела этого сделать, а что она, в сущности, умела?

София, вглядываясь в дымку Крымских гор, уже просто видела на поворотах крутых тропинок, в зарослях олеандров, на склоне холма, усаженного розами самых разных цветов, она просто видела, как приезжает сюда с ласковой и кроткой Любовью, как позволяет Чоку нарушить данный обет (без ненужных глупостей, разумеется), а Гец и Юцер беседуют себе на лавочке и она, София, управляет всем этим большим семейством. И Адиночка с мужем и ребенком, разумеется, находится рядом. И они едут на пикник в нескольких машинах, и все происходит точно так, как происходило в родном доме Софии, когда еще жива была бабушка, и обе сестры с мужьями и детьми, и брат, и мамочка, и отец… Все, все полетело в тартарары, превратилось в ненужный сон из-за своенравия этой глупой девчонки. Так что из того, что его родители погибли в гестапо! Да и правда ли это? Все равно он немец, немец, немец!

— Юцер, как всегда, сходит с ума, — сказала она, ни к кому не обращаясь, — ребенку пятнадцать лет, а он подсовывает ей взрослого мужчину, да еще и немца!

— Побойся Бога, — поднял глаза от газеты Гец, — целый месяц ты изводила нас своей дурью. Неужели этого не достаточно?

— Ты как будто рад тому, что несовершеннолетняя сирота делает шаг над пропастью! — взвизгнула София.

— Я счастлив, что она не просто прошла над пропастью по проволоке, но еще и снискала бурные овации, — усмехнулся Гец. — А что до возраста, то любви все возрасты покорны. И нашей Любови повезло. Она ведь могла пропасть в этой жалкой провинции, выйти замуж, нарожать детей и стать такой же кикиморой, как большинство местных дам. А ее ждут большие приключения.

— Ах, так! Ах, так! Что еще ты хочешь сказать, как еще ты хочешь меня унизить!

— Возьми себя в руки, — медленно и недобро сказал Гец. — Судя по истерике, у тебя отобрали еще один, не принадлежащий тебе бриллиант. Ты не перестаешь меня удивлять. Леди Макбет в подметки тебе не годится. Слава Богу, что тебе не даны ни власть, ни ситуация, пригодная для раскрытия твоего таланта.

— Я живу среди врагов, — прошептала София.

Она села на корточки перед распахнутым чемоданом и погрузила дрожащие руки в чемоданное нутро, пытаясь успокоиться. Продолжение скандала не вело никуда. Страшная мысль, жгучая, как соляная кислота, вертелась в голове и просилась на язык. Люди шептались о Геце и Мали. Высказывали предположение, что Любовь дочь Геца. София много раз вглядывалась в личико Любови и иногда пугалась. Откуда у ребенка эти пепельные волосы, эти зеленовато-серые глаза? Такой цвет глаз и волос был у матери Геца, да и у самого Геца глаза серые, тогда как у Мали они были просто зеленые, а у Юцера темно-карие. А что, если крикнуть: «Признайся, что она твоя дочь!» Но этого не могло быть, не могло! То, что происходило в мазанке, София знала лучше, чем кто бы то ни был. А если оно происходило не в мазанке? Мали была большим мастером секретов и уверток. Нет, нет и нет. Как-нибудь оно бы вырвалось наружу, в чем-нибудь обязательно бы проявилось. И даже если это правда, надо молчать об этом, молчать, стиснув зубы, молчать до последнего вздоха.