Ах, эта черная луна! - [39]

— Ну и дыры у вас там в туалете! — сказала Мира.

— У нас сейчас все безмерное и безразмерное. А как бы вы вытаскивали из туалета баобаб? Мужчины не хотят, женщины не могут, ситуация рэволюционная. И с этого места идет рассказ о моем подвиге. Поэтому я беру самоотвод. О моем подвиге расскажет доктор Гойцман.

— Я уже сказал, что я плохой рассказчик. И почему я должен рассказывать о блоках и веревках? Это было ужасно. Сарра привела больничную кобылу, на которой возят уголь, дрова, белье и покойников. Товарища Никитину обвязали веревками, перекинули веревки через толстый дубовый сук, и кобыла пошла. Саррочка вела ее под уздцы сквозь осенний туман, а возле туалета выстроились нянечки с простынями. Товарища Никитину госпитализировали на ночь и четыре раза отмывали. Один раз дегтярным мылом, два раза хозяйственным и один раз туалетным. А нашего завхоза уволили. Поскольку он был тихим евреем по фамилии Крест, то теперь в больнице из этой проклятой нации остались только Сарра и я. Впрочем, с сегодняшнего дня осталась одна Сарра.

— Связано ли это только с туалетной историей? — задумчиво спросила Мали. И тут же попросила Миру Яглом спеть, пока горячее не принесли.

Мира отказалась. София шепнула Мали, что после гибели сестры Мира не поет. За столом поселилась гнетущая тишина. А в это время Любовь с Чоком пировали под столом. Они допивали остатки из спущенных под стол бутылок и закусывали сворованными Любовью на кухне пирожными.

— Смотри, — показала Любовь на две сплетающиеся и расплетающиеся ноги, оголенную женскую и наполовину прикрытую задравшейся брючиной мужскую. — Что они делают?

— Блядуют.

— А что это?

— Закрой глаза, покажу, — шепнул Чок.

Любовь послушно закрыла глаза.

— Ну? — спросил Чок.

— Ты меня поцеловал.

— Это и называется «блядовать». Еще они ложатся друг на друга. Хочешь, покажу?

— Нет, — почему-то разозлилась Любовь.

— Когда-нибудь я тебе все равно покажу.

Любовь стала выбираться из-под стола.

Как раз в это время Эмилия внесла телячье жаркое под хреном и брусникой. По комнате разошелся запах, в котором специалисты пытались обнаружить составные части маринада.

— Чеснок, цедра и коньяк! — вскрикнула Вера.

— Имбирь! — радостно выдохнула Сарра.

— Яблочный уксус! — твердо произнесла София.

Ведьма растянула губы в улыбку.

— Это — мешковая телятина, — громко сказала Любовь. — На ней нет штампа.

Улыбка сползла с лица Ведьмы. Мира со стуком положила вилку на скатерть. За столом воцарилось замешательство.

— Мали, — сказала Сарра, сидевшая на дальнем конце стола, — положите мне кусок этой восхитительной некошерности. Я доверяю Эмилии больше, чем санинспектору. Ее взгляд не замутнен корыстью.

И снова вилки зацокали и ножи застучали.

— Как ты могла! — шепнула дочери Мали.

— Рассчиталась за цукерки, — тихо произнесла Эмилия. — Не печалься, Мали, это дзецко за себя постоить.

— Пусть уйдет с моих глаз! — зло сказала Мали. — Ненавижу предателей!

— Расскажи мамусе, что было в школе, — попросила у Любови Эмилия.

— А ничего не было. Адинке сказали, что ее папа — отравщик. Танька Зайцева сказала.

— Адина мне ничего не рассказала, — растерянно прошептала София.

— А чего ей было рассказывать? Она рыдала.

— Ну, и что ты сделала? — спросила Эмилия. Глаза ее лучились.

— Рассказала директрисе, что говорила про нее Танька в раздевалке. Теперь Таньку выгонят из школы.

— Час от часу не легче! — крикнула Мали.

— Дак она же за Адинку заступилась! — растерялась Эмилия.

— Когда в белой семье рождается негритенок — это позор. Но когда в порядочной семье растет безнравственное чудовище… это… это…

— Это подарок небес, — хмуро заключил Гец. — Вот, как бы я мог защитить Адинку? А пигалица смогла. Может быть, нам следует у нее учиться?

— Мне страшно, — прошептал Юцер.

— А мне уже нет. Я уже привык, — ответил Гец и положил себе на тарелку еще кусочек гуся. — Ешь, друг. Не исключено, что это наша последняя совместная трапеза.

13. Пожар

Любовь отдали в школу раньше времени. Ей было всего шесть лет, а в школу принимали с семи. Но выхода вроде не было.

Сначала к Мали пришла дворничиха Андзя. Ее большие красные щеки тряслись, как студень.

— Ваша бандытка, — сказала Андзя, — привязала пустую консервную банку к хвосту кота Мица и отнесла его на чердак. Там сушится белье, там я убираю, как в квартере, там завсегда тихо и чисто. И Миц — добрый кот, никого не тревожит. Но банка на хвосте может зверьевать кого угодно. Мой Миц начал носиться по белью мадам Познер. А я все ее белье перестирала, кто мне за это заплатит?

Мали пошла за кошельком.

Через несколько дней к ней пришла Рахель, мама толстого Ильюшки.

— Твоя дочь, — сказала Рахель, умяв два куска яблочного пирога, — играет в ножички на деньги и дружит с хулиганами. Вот! — Рахель засунула руку в карман юбки, пошарила в бездонных глубинах этого кармана и где-то возле колена обнаружила то, что искала. — Вот! — повторила она торжествующе. — Этим она хотела бить Ильюшу. Я это у нее отобрала. Вот!

— Что это? — удивилась Мали, разглядывая свинцовый браслет с дырками и выпуклостями.

— Кастет! — торжествующе крикнула Рахель. — В дырки суют пальцы, моя рука не входит, кто-то отлил эту штуку по ее нежной ручке. Вот! Этим бьют и убивают! Это — холодное оружие! Оно есть только у хулиганов! И за это сажают!