Агуглу (Тайна африканского леса) - [11]

— Да пребывает с тобой Аллах! Вот и я с двумя товарищами. Этого зовут Серур, а того Несиб. Можешь на них рассчитывать, как на меня самого.

Сироко искоса бросил на них взгляд. Более высокий — Серур — походил на старого шакала. Нос, подбородок, скулы, ключицы выдавались из-под загорелой кожи, словно вымазанной черной смолой. Желтый тюрбан самоуверенно сидел на голове.

Несиб был меньше ростом, с бегающими глазами и мягким телом. Плохо свернутый тюрбан сползал на затылок. Пока Абу-Гурун говорил, Несиб вытирал себе лицо, держа между ногами толстую палку.

После краткого обмена мнениями, мы решили выступить через неделю.

Бангассу давал в мое распоряжение двенадцать носильщиков. Чтобы не перегружать их сверх меры, я взял с собой только немного белья, несколько коробок консервов и разную мелочь, предназначенную для обмена. К этому я прибавил еще барометр-анероид, термометр, микроскоп и несколько карманных компасов.

Сироко остался дома присматривать за коллекциями.

Понадобилось три дня, чтобы добраться до опушки огромного девственного леса. Мы неожиданно увидели его с вершины холма. Он развернулся перед нашими глазами, — широкий, как море, теряясь в бесконечной дали своими колышущимися косматыми гребнями. Молча, в нерешительности, прислушивались мы к его могучему голосу, долетавшему до нас.

Издали он казался непроходимым. Суеверный ужас оледенил нас. Зачем искушать судьбу и углубляться под своды леса, кишащего хищными зверями?

Абу-Гурун понял, что должен показать пример. Одним прыжком бросился он в чащу и остальные сейчас же последовали за ним. Лес встретил нас приветливо. Пройдя опушку, мы очутились в растительной галерее, колоннами которой были несчетные вековые деревья, поддерживавшие ее свод. Направо и налево открывались подобные же галереи; слышен был только шум листвы. На главных ветвях цвели висячие сады, пронизанные то там, то сям лучистым мечом солнца.

— Право, — сказал я, обращаясь к Абу-Гуруну, — ты наклеветал на девственный лес.

— Терпение! — ответил он мне. — Лес — как публичная женщина, хорошо знает свое ремесло. Когда наступит нужный момент, она потребует своей платы.

Вечер прошел, не принеся разочарований.

Для остановки мы выбрали свежую и светлую лужайку.

Прекрасные деревья с гагатовыми стволами раскинулись далеко, насколько хватал глаз. Бесчисленные птицы собрались сюда со всех сторон, ища ночного пристанища. Они сверкали в листве, как роскошные золотые и бирюзовые плоды.

Первый раз в жизни я слушал симфонию их пения среди такой глуши. Голос одного певца не покрывался голосом другого и ни один диссонанс не нарушал согласного аккорда; вариации малиновки и ритурнели славки сливались с печальным рокотом голубок. Время от времени раздавались, в виде аккомпанемента, отрывистые крики хищных птиц, медленными кругами спускавшихся на отдых.

К концу дня во всех концах леса поднялись какие-то шумы. Слышалась металлическая музыка от трения блестящих листьев, соприкасавшихся друг с другом на вершинах деревьев. Интервалы, как бы под сурдинку, заполнялись другими звуками; с сухим треском падали мертвые листья; то там, то сям раздавалось кваканье лягушек; звенел колокольчик в гортани жабы; жвалы насекомых точили кору; иногда, со свистом пущенного пращей камня, пролетал толстый черный жук с шуршащими крыльями.

Но понемногу все стихло. Лес отдыхал в своем величии и трогательном покое.

Утренняя свежесть разбудила меня. Зачерпнув ладонями воду, нубийцы приступили к омовению. Я протер слипавшиеся от сна глаза и мы двинулись в путь.

Немедленно начались осложнения. Местность изменилась: мы уже не шли, как накануне, по мягкому шелковистому ковру; скалы вспучивали сухой грунт. Вместо высоких деревьев появились низкий молочай и мимоза с роговидными листьями. Колючие пасленовые растения и запушенные песком фисташковые деревья цеплялись когтями за утесы. Ползучие растения вцепились друг в друга и извивались, как змеи. Во всем ярко сказывалась бешеная борьба за существование; захват боролся с упорным сопротивлением.

Шипы и колючки рвали нашу одежду, вонзались в тело и проникали даже сквозь кожу обуви. Не прошло и часа, как наше платье превратилось в лохмотья; колени и руки покрылись кровью. Израненные лезвиями трав, с исцарапанными до крови лицами, с ободранными от падений в ямы ногами, мы принуждены были, наконец, остановиться на полуденный отдых. Как раз вовремя: наши глаза, ослепленные солнцем, уже ничего больше не видели.

В продолжение всей остановки черные, белые и красные муравьи не давали нам ни минуты покоя. Они вытягивали свои головки, снабженные челюстями, и с яростью нападали на нас. Ничто не могло заставить их отпустить добычу; мы вынуждены были встать и начали топтать, гнать и сжигать их все прибывавшие легионы; но даже кипяток был не в силах с ними справиться: их поток двигался без отдыха и остановки. Волей-неволей пришлось покинуть это место и снова отправиться в путь под огненным солнцем.

Вокруг нас копошились отвратительные насекомые и пресмыкающиеся. Скорпионы прятались под каждым камнем; вдоль скал бегали шелковисто-красные сколопендры; чудовищные пауки с ветки на ветку раскинули свои сети; со стволов и откосов на нас равнодушно смотрели наполовину оцепеневшие вараны и ящерицы, поднимавшие треугольные головки и поводившие мордочками.