Агнесса - [25]

Когда я Миронову рассказала про это, он предостерег меня:

— Хочешь жить, — молчи про это! Никому ни слова!

Следствие уже закончилось, все шито-крыто, никто ни в чем не виноват, несчастный случай.

Несколько лет спустя мы узнали, что семья Абуляна в Москве. Я отправилась их навестить, пришла по адресу, а там другие люди уже поселились, и никто ничего про Абулянов не знает. Это было уже тогда, когда Сталин перевел Берию в Москву и тот стал заместителем Ежова.

Абуляны исчезли бесследно.

Берия вообще недолюбливал бывших кавказских чекистов, они слишком много о нем знали.

Для Миронова перевод в Днепропетровск был повышением. Тут он был полномочным представителем ОГПУ Днепропетровской области, а в Алма-Ате — только замом. Мы жили в прекрасном доме…

Взгляд извне. Лева:

Помню старинный двухэтажный особняк, на втором этаже множество комнат для членов семьи и гостей, просмотровый кинозал, бильярдная и туалеты с ваннами в каждом крыле.

На первом этаже жил личный шофер дяди с семьей. Тут же — просторный кабинет с выходом на застекленную веранду.

Меня привезли в Днепропетровск, и я стал ходить в детский сад. Как только я похвалился в саду, что Миронов — мой дядя, передо мной стали заискивать и лебезить воспитатели, родители детей и даже сами детишки. Все почувствовали мою исключительность: еще бы — племянник могущественного человека, самого Миронова!

2.

Несколько лет после того, как мы с Мирошей уехали из Ростова, мой муж Зарницкий ждал меня и верил, что я вернусь. Через пять лет он запросил развод — хотел жениться.

Все загсы Днепропетровской области были подчинены Мироше, и он вызвал к себе на дом работника загса. Тот развел нас с Зарницким, а Миронова — с Густой (тогда это разрешалось делать заочно) и соединил нас с Сережей. Все это — два развода и брак — совершилось за полчаса.

Сереже надо было в Киев, а я всегда старалась ездить вместе с ним. Приезжаем в Киев, а слух, что мы поженились, достиг Киева раньше нас, все поздравляют. Нарком внутренних дел Украины Балицкий смеется, требует: «Свадьбу! Свадьбу!»

Все это так неожиданно было, что я даже белое платье сшить не успела. Денег нам на свадьбу Балицкий дал, ну, конечно, государственных, а каких же еще? Знаете, тогда в конвертах давали? И место для свадьбы подобрали на берегу Днепра, на даче наркомата! Чего там только не было! Сотрудники все организовали с блеском — всем хотелось повеселиться.

Только вот платье… Мне предложила одна особа свое свадебное, но ведь надеванное! И я вежливо отказалась.

Я была в светло-зеленом, отделанном золотыми пуговицами. Но это никого не смутило. Вот веселились! Все кричали: «Горько! Горько!», а когда Миронов сказал, что мы уже двенадцать лет женаты — шесть лет живем без регистрации и шесть лет у нас «подпольный стаж», то все стали кричать: «К черту подпольный стаж! И знать не хотим! Хотим, чтобы сегодня ваша жизнь начиналась! Чтобы вы были новобрачными!»

Уж очень всем хотелось, чтобы все было по-настоящему.

Я носила тарелку с рюмкой водки, и все пели: «Кому чару пить?» Я к каждому подходила, он выпивал водку, целовал меня и клал на тарелку деньги. Я снова наливала рюмку и шла к следующему.

И вот подхожу к Балицкому[2] — а он красивый был, высокий, статный, блондин, настоящий Зигфрид, — все пропели про чару и ждут: что-то сейчас будет? Я знала, что Балицкому нравлюсь, но тут сидела его жена — маленькая, жалкая, злая, глаз с него не спускала. И он лихо выпил водку, но меня под ее взглядом поцеловать не решился, зато на тарелку положил серебряный рубль. Тогда это была редкость.

После пира все стали кричать: «Запереть их в спальню!» — и заперли. Но я взмолилась, что Миронов только подушки коснется и тотчас заснет (он очень уставал), а я хочу быть со всеми и веселиться, и меня выпустили.

Так летом 1936 года я стала законной женой Миронова.

3.

Первая жена Мироши, Густа принимала его измены, прощала их. Она считала, что жена должна быть другом, к которому муж всегда возвращается, как в убежище, но я такой роли не хотела! Я ни в чем не хотела быть ниже него. Когда он появлялся, все говорили: «Какой Миронов интересный!» Я боялась, что будут говорить: «Он-то интересный, а жена у него — фи!» [Гримаска, презрительно сморщенный нос.] Я добилась того, чтобы здесь же добавляли: «Но и жена не хуже него!»

— Мне с тобой иной раз нелегко, — признавался Сережа, — я иной раз и распуститься бы не прочь, пуговицы все расстегнуть, а посмотрю, вижу, какая ты вся подтянутая, в полной форме, и сам подтягиваюсь, не роняю себя, чувствую — нельзя при тебе.

— Ты недоволен?

— Нет, нет, что ты! Я тебе очень благодарен.

И добавлял:

— Удивительно! Я ведь уже двенадцать лет с тобой и ни разу тебе не изменил! Как это получается, а?

И смеется.

Как получается? А получалось у нас так, что все наши отношения с начала и до конца были нескончаемо длящимся романом. Ничего будничного, привычного, надоевшего, прозаического, без конца повторяющейся повседневности! Между нами всегда была игра, тайна, как у влюбленных, только что ставших любовниками, мы и были всегда ими — влюбленными, любовниками, новобрачными.

И еще потому получалось это, что я всегда была начеку. Как же он нравился женщинам! И он любил им нравиться. Мужские дела — это было для него, конечно, главное, но успех у женщин ему льстил.