Агасфер - [9]

   Вечерний тихий блеск; как был ужасен

   Разрушенный Ерусалим в виду

   Благоухающей Голгофы! Долго

   Я не дерзал моею оскверненной

   Hoгой к ее святыне прикоснуться.

   Когда ж взошел на высоту ее,

   О, как мое затрепетало сердце!

   Моим глазам трех рытвин след явился,

   Полузаглаженный, на месте, где

   Три были некогда водружены

   Креста. И перед ним простершись в прах,

   Я горькими слезами долго плакал;

   Но в этот миг раскаянья терзанье —

   И благодарностью, невыразимой

   Словами человеческими, было.

   Казалось мне, что крест еще стоял

   Над головой моей; что я, его

   Обняв, к нему всей грудью прижимался,

   Как блудный сын, коленопреклоненный,

   К ногам отца, готового простить.

   Дни праздника провел я одиноко

   На высоте Голгофы в покаянье,

   Один, отвсюду разрушеньем страшным

   Земных величий и всего, что было

   Моим житейским благом, окруженный.

   Между обломками Ерусалима

   Пробравшися и перешед Кедрон,

   Достигнул я по скату Элеонской

   Горы до Гефсиманских густотенных

   Олив. Там, сокрушенный, долго я

   Во прахе горько плакал, помышляя

   О тех словах, которые он здесь —

   Он, сильным бог, как человек, последних

   С страданием лишенный сил – в смертельной

   Тоске здесь произнес на поученье

   И на подпору всем земным страдальцам.

   Его божественной я не дерзнул

   Молитвы повторить; моим устам

   Дать выразить ее святыню я

   Достоин не был. Но какое слово

   Изобразит очарованье ночи,

   Под сенью Гефсиманских маслин мною

   В молчании всемирном проведенной!

   Когда взошел на верх я Элеоиской

   Горы, с которой, вес свершив земное,

   Сын человеческий на небеса

   Вознесся, предо мной явилось солнце

   В неизреченном блеске на востоке;

   Зажглась горы вершина; тонкий пар

   Еще над сенью маслин Гефсиманских

   Лежал; но вдалеке уже горела

   В сиянье утреннем Голгофа. Черным

   Остовом посреди их, весь еще

   Покрытый тению от Элеонской

   Горы, лежал Ерусалим, как будто

   Сиянья воскресительного ждуший.

   В последний раз с святой горы взглянул я

   На град Израилев, на сокрушенный

   Ерусалим; еще в его обломках

   Я видел труп с знакомыми чертами,

   Но скоро он и в признаках своих

   Был должен умереть. Была готова

   Рука, чтоб разбросать его обломки;

   Был плуг готов, чтоб запахать то место,

   Где некогда стоял Ерусалим;

   На гробе прежнего другой был должен

   Воздвигнуться, несокрушимо твердый

   Одной Голгофою и вовсе чуждый

   Израилю бездомному, как я.

   На горькое скитанье по земле

   Приговоренному до нисхожденья

   От неба нового Ерусалима.

   Благословив на вечную разлуку

   Господний град, я от него пошел,

   И с той поры я странствую. Но слушай:

   Мой жребий все остался тот же, страшный,

   Каким он в первое мгновенье пал

   На голову преступную мою.

   Как прежде, я не умирать и вечно

   Скитаться здесь приговорен; всем людям

   Чужой, вселяющий в сердца их ужас,

   Иль отвращение, или презренье;

   Нужды житейские терпящий: голод, жажду.

   И зной, и непогоду; подаяньем

   Питаться принужденный, принимая

   С стыдом и скорбию, что первый встречный

   С пренебреженьем мне обидным бросит.

   Мне самому нет смерти, для людей же

   Я мертвый: мне ни жизнь мою yтратить,

   Ни безутратной жизнью дорожить

   Не можно; ниоткуда мне опасность

   Не угрожает на земле: разбойник

   Меня зарезать не посмеет; зверь,

   И голодом яримый, повстречавшись

   Со мною, в страхе убежит; не схватит

   Меня земля разинутой своею

   В землетрясенье пастью; не задушит

   Меня гора своим обвалом: море

   В своих волнах не даст мне захлебнуться.

   Все, все мои безумные попытки

   Жизнь уничтожить были безуспешны:

   Самоубийство недоступно мне;

   Не смерть, а не убийственную с смертью

   Борьбу напрасно мучимому телу

   Могу я дать бесплодными своими

   Порывами на самоистребленье:

   А душу из темницы тела я

   Не властен вырвать: вновь оно,

   В куски изорванное, воскресает.

   Так я скитаюся, и нет, ты скажешь,

   Страшней моей судьбы. Но ведай: если

   Моя судьба не изменилась, сам я

   Уже не тот, каким был в то мгновенье,

   Когда проклятье пало на меня,

   Когда, своей вины не признавая,

   Свирепо сам я проклинал того,

   Кто приговор против меня изрек.

   Я проклинал; я бешено бороться

   С неодолимой силою дерзал.

   О, я теперь иной!.. Тот, за меня

   Поднятый к небу, мученика взгляд

   И благодать, словами Богослова

   В меня влиянная, переродили

   Озлобленность моей ожесточенной

   Души в смирение, и на Голгофе

   Постигнул я все благо казни, им

   Произнесенной надо мной, как мнилось

   Безумцу мне, в непримиримом гневе.

   О, он в тот миг, когда я им ругался,

   Меня казнил, как бог: меня спасал

   Погибелью моей, и мне изрек

   В своем проклятии благословенье.

   Каким путем его рука меня,

   Бежавшего в то время от Голгофы,

   Где крест еще его дымился кровью,

   Обратно привела к ее подошве!

   Какое дал мне воспитанье он

   В училище страданий несказанных

   И как цена, которою купил я

   Сокровище, им избранное мне,

   Пред купленным неоценимым благом —

   Ничтожна! Так, перерожденный, новый,

   Пошел я от Голгофы, произвольно,

   С благодарением, взяв на плеча

   Весь груз моей судьбы и сокрушенно