Агасфер - [10]

   Моей вины всю глубину измерив.

   О, благодать смирения! о, сладость

   Целительной раскаянья печали

   У ног спасителя! Какою новой

   Наполнился я жизнию; какой

   Во мне и вкруг меня иной открылся

   Великий мир, когда, себя низвергнув

   Смиреньем в прах и уничтожив

   Все обаяния, все упованья

   Земные, я бунтующую волю

   Свою убил пред алтарем господним,

   Когда один с раскаянной виною

   Перед моим спасителем остался!

   Блажен стократ, кто верует, не видев

   Очами, а смиренной волей разум

   Святыне откровенья покоряя!

   Очами видел я: но вере долго

   Не отворяла дверь моей души

   Бунтующая воля. Наконец,

   Когда я, всю мою вину постигнув,

   Раскаяньем терзаемый, был брошен

   К ногам обруганного мною бога,

   Moeй судьбы исчезла безотрадность;

   Все изменилось. Тот, кого безумно

   Я отрицал, моим в пустыне жизни

   Cопутником, подпорой, другом, все

   3eмное заменившим, все земное

   Забвению предавшим, стал;

   За ним, как за отцом дитя, пошел я,

   Исплненный глубоким сокрушеньем,

   Koторое, мою пронзая душу,

   К нему ее глубокую любовь

   Питало, как елей питает пламя

   В лампаде храма. И мою в нею

   Я веру всею силою любил,

   Как утопающий ту доску любит.

   Которая в волнах его спасает

   Но этот мир достался мне не вдруг

   Мертвец между живыми, навсегда

   К позорному прикованный столбу

   Перед толпой ругательной колодник,

   Я часто был тоскою одолеваем;

   Тогда роптанье с уст моих срывалось;

   Но каждый раз, когда такой порыв

   Души, обиженной презреньем горьким

   Людей, любимых ею безответно,

   Меня крушил, мне явственней являлось

   Чудовище моей вины, меня

   Пожрать грозящее, и с обновленной

   Покорностью сильней я прижимался

   К окровавленному кресту Голгофы.

   И наконец, по долгой, несказанной

   Борьбе с неукротимым сердцем, после

   Несчетных переходов от падений,

   Ввергающих в отчаянье, к победам

   Вновь воскрешающим, по многих, в крепкий

   Металл кующих душу, испытаньях,

   Я начал чувствовать в себе тот мир.

   Который, всю объемля душу, в ней

   Покорного терпенья тишину

   Неизглаголанную водворяет.

   С тех пор во мне смирилось все. Что

   Желать? О чем жалеть? Чего страшиться?

   Надеждами? Зачем скорбеть, встречая

   Презрение иль злобу от людей?

   Я с ним, он мой, он все, в нем все, им все;

   Все от него, все одному ему.

   Такое для меня знаменованье

   Теперь прияла жизнь. Я казнь мою

   Всем сердцем возлюбил: она мое

   Души хранитель. И с людьми, меня

   Отвергшими, я примирился, в сердце

   Божественное поминая слово:

   «Отец! прости им; что творят, не знают!»

   Меж ними ближнего я не имею,

   Но сердце к ним исполнено любовью.

   И знай, пространства нет здесь для меня

   – Так соизволил бог! – в одно мгновенье

   Могу туда переноситься я,

   Куда любовь меня пошлет на помощь;

   На помощь – но не делом – словом, что

   Могу я сделать для людей? не словом

   Бродяги – нет, могущественным словом

   Утехи, сострадания, надежды,

   Иль укоризны, иль остереженья.

   Хотя мне на любовь всегда один

   Ответ: ругательство или презренье;

   Но для меня в ответе нужды нет.

   Мне места нет ни в чьем семействе; я

   Не радуюся ничьему рожденью,

   И никого родного у меня

   Не похищает смерть. Все поколенья,

   Одно вслед за другим, уходят в землю:

   Я ни с одним из них не разлучаюсь,

   И их отбытие мне незаметно.

   Любовью к людям безнаградной – я

   Любовь к спасителю, любовь к царю

   Любви, к ее источнику, к ее

   Подателю питаю. И с тex пор,

   Как этот мир любви в меня проникнул,

   Моя любовь к ним есть любовь к тому.

   Кто первый возлюбил меня: любовь.

   Которая не ищет своего,

   Не превозносится, не мыслит зла,

   Не знает зависти, не веселится

   Неправдою, не мстит, не осуждает:

   Но милосердствует, но веру имлет,

   Всему, смиряется и долго терпит.

   Такой любовию я близок к людям,

   Хотя и розно с ними несказанной

   Моею участью; в веселья их

   Семейств, в народные пиры их

   Я не мешаюся: но есть одно,

   Что к ним меня заводит: это смерть,

   Давно утраченное мною благо,

   Без ропота на горькую утрату,

   Я в круг людей вхожу, чтоб смертью

   В ее земных явленьях насладиться.

   Когда я вижу старика в последней

   Борьбе с кончиною, с крестом в руках,

   Сначала дышащего тяжко, вдруг

   Бледного и миротворным сном

   Заснувшего, и вкруг его постели

   Стоит в молчании семья, и очи

   Ему рука родная закрывает;

   Когда я вижу бледного младенца,

   Возвышенного в ангелы небес

   Прикосновением безмолвной смерти;

   Koгда расцветшую невесту, дочь,

   Похищенную вдруг у всех житейских

   Случайностей хранительною смертью,

   Отец и мать кладут во гроб; когда

   В тюремном мраке сладко засыпает

   Последним сном измученный колодник;

   Когда на поле боя, перестав

   Терзаться в судорогах смертных, трупы

   Окостенелые лежат спокойно —

   Все эти зрелища в меня вливают

   Тоску глубокую; она меня,

   Как устарелого скитальца память

   О стороне, где он родился, где

   Провел младые дни, где был богат

   Надеждами, томит; и слезы лью

   Из глаз, и я завидую счастливцам,

   Сокровище неоценимой смерти,

   Его не зная, сохранившим. Есть

   Еще одно великое мгновенье.