Агасфер - [5]

   Где мне моей судьбы открылась тайна.

   Томимый всеми нуждами земными,

   Меня терзавшими, не убивая,

   И голодом, и жаждою, и зноем,

   И хладом, грозною нуждой влекомый,

   Я шел вперед, без воли, без предмета.

   И без надежды, где остановиться

   Или куда дойти; я не имел

   Товарищей: со мною братства люди

   Чуждались; я от них гостеприимства

   И не встречал и не просил. Как нищий,

   Я побирался... Милостыню мне

   Давали без вниманья и участья,

   Как лепт, который мимоходом

   Бросают в кружку для убогих, вовсе

   Незнаемых. И с злобой я хватал,

   Что было мне бросаемо с презреньем.

   Так я сыпучими песками жизни

   Тащился с ношею моею, зная,

   Что никуда ее не донесу;

   И вместе с смертию был у меня

   И сон, успокоитель жизни, отнят.

   Что днем в моей душе кипело: ярость

   На жизнь, богопроклятие, вражда

   С людьми, раздор с собою, и вины —

   Непризнаваемой, но беспрестанно

   Грызущей сердце – боль, то в темноте

   Ночной, вкруг изголовья моего

   Толпою привидений стоя, сон

   От головы измученной моей

   Неумолимо отгоняло. Буря

   Ночная мне была отрадней тихой,

   Украшенной звездами ночи: там,

   С мутящим землю бешенством стихий,

   Я бешенством души моей сливался.

   Здесь каждая звезда из мрака бездны,

   Там одинокая меж одиноких,

   Подобно ей потерянных в пространстве,

   Как бы ругаясь надо мною, мне

   Мой жребий повторяла, на меня

   С небес вперяя пламенное око.

   Так, в исступлении страданья, злобы

   И безнадежности, скитался я

   Из места в место; все во мне скопилось

   В одну мучительную жажду смерти.

   «Дай смерть мне! дай мне смерть!» – то

   было криком

   Моим, и плачем, и моленьем

   Пред каждым бедствием земным, которым

   На горькую мне зависть гибли люди.

   Кидался в бездну я с стремнины горной:

   На дне ее, о камни сокрушенный,

   Я оживал по долгой муке. Море в лоно

   Свое меня не принимало; пламень

   Меня пронзал мучительно насквозь,

   Но не сжигал моей проклятой жизни.

   Когда к вершинам гор скоплялись тучи

   И там кипели молнии, туда

   Взбирался я, в надежде там погибнуть;

   Но молнии кругом меня вилися,

   Дробя деревья и утесы: я же

   Был пощажен. В моей душе блеснула

   Надежда бедная, что – может быть —

   В беде всеобщей смерть меня с другими

   Скорей, чем одинокого, ошибкой

   Возьмет: и с чумными в больнице душной

   Я ложе их делил, их трупы брал

   На плечи и, зубами скрежеща

   От зависти, в могилу относил:

   Напрасно! мной чума пренебрегала.

   Я с караваном многолюдным степью

   Песчаной Аравийской шел;

   Вдруг раскаленное затмилось небо,

   И солнце в нем исчезло: вихрь

   Песчаный побежал от горизонта

   На нас; храпя, в песок уткнули морды

   Верблюды, люди пали ниц – я грудь

   Подставил пламенному вихрю:

   Он задушил меня, но не убил.

   Очнувшись, я себя увидел посреди

   Разбросанных остовов, на пиру

   Орлов, сдирающих с костей обрывки

   Истлевших трупов.– В тот ужасный день,

   Когда исчез под лавой Геркуланум

   И пепел завалил Помпею, я

   Природы судорогой страшной был

   Обрадован: при стоне и трясенье

   Горы дымящейся, горящей, тучи

   Золы и камней и кипучей лавы

   Бросающей из треснувшего чрева,

   При вое, крике, давке, шуме в бегстве

   Толпящихся сквозь пепел, все затмивший,

   В котором, ничего не озаряя,

   Сверкал невидимый пожар горы.

   Отчаянно пробился я к потоку

   Всепожирающему лавы: ею

   Обхваченный, я, вмиг прожженный, в уголь

   Был обращен, и в море,

   Гонимый землетрясения силой.

   Был вынесен, а морем снова брошен

   На брег, на произвол землетрясенью.

   То был последний опыт мой насильством

   Взять смерть; я стал подобен гробу,

   В котором запертой мертвец, оживши

   И с криком долго бившись понапрасну,

   Чтоб вырваться из душного заклепа.

   Вдруг умолкает и последней ждет

   Минуты, задыхаясь: так в моем

   Несокрушимом теле задыхалась

   Отчаянно моя душа. "Всему

   Конец: живи, не жди, не веруй, злобствуй

   И проклинай; но затвори молчаньем

   Уста и замолчи на вечность" – так

   Сказал я самому себе...

   Но слушай.

   Тогда был век Траяна; в Рим

   Из областей прибывший император

   В Веспасиановом амфитеатре

   Кровавые готовил граду игры:

   Бой гладиаторов и христиан

   Предание зверям на растерзанье.

   Пронесся слух, что будет знаменитый

   Антиохийской церкви пастырь, старец

   Игнатий, льву ливийскому на пищу

   В присутствии Траяна предан. Трепет

   Неизглаголанный при этом слухе

   Меня проник. С народом побежал я

   В амфитеатр – и что моим очам

   Представилось, когда я с самых верхних

   Ступеней обозрел глазами бездну

   Людей, там собранных! Сквозь яркий

   пурпур

   Растянутой над зданьем легкой ткани,

   Которую блеск солнца багрянил,

   И зданье, и народ, и на высоком

   Седалище отвсюду зримый кесарь

   Казались огненными. В это

   Мгновение последний гладиатор,

   Народом не прощенный, был зарезан

   Своим противником. С окровавленной

   Арены мертвый, труп его тащили,

   И стала вдруг она пуста. Народ

   Умолк и ждал, как будто в страхе, знака

   Не подавая нетерпенья. Вдруг

   В глубокой этой тишине раздался

   Из подземелья львиный рев, и сквозь

   Отверзтый вход амфитеатра старец

   Игнатий и с ним двенадцать христиан,