Агасфер - [4]

   Израиль обречен был; отовсюду

   Сведенный светлым праздником пасхальным

   В Ерусалим, народ был разом предан

   На истребленье мстительному Риму.

   И все истреблены: убийством, гладом,

   В когтях зверей, прибитые к крестам,

   В цепях, в изгнанье, в рабстве на чужбине.

   Погиб господний град – и от созданья

   Мир не видал погибели подобной.

   О, страшно он боролся с смертным часом!

   Когда в него, все стены проломив,

   Ворвался враг и бросился на храм, —

   Народ, в его толпу, из-за ограды

   Исторгшись, врезался и, с ней сцепившись.

   Вслед за собой ее вовлек в средину

   Ограды. Бой ужасный, грудь на грудь,

   Тут качался; и, наконец, спасаясь,

   Вкруг скинии, во внутренней ограде

   Столпились мы, отчаянный, последний

   Израиля остаток... Тут увидел

   Я несказанное: под святотатной

   Рукою скиния открылась, стало

   Нам видимо невиданное оку

   Дотоль – ковчег завета... В этот миг

   Храм запылал, и в скинию пожар

   Ворвался... Мы, весь гибнущий Израиль,

   И с нами нас губящий враг в единый

   Слилися крик, одни завыв от горя,

   А те заликовав от торжества

   Победы... Вся гора слилася в пламя,

   И посреди его, как длинный, гору

   Обвивший змей, чернело войско Рима.

   И в этот миг все для меня исчезло.

   Раздавленный обрушившимся храмом,

   Я пал, почувствовав, как череп мой

   И кости все мои вдруг сокрушились.

   Беспамятство мной овладело... Долго ль

   Продлилося оно – не знаю. Я

   Пришел в себя, пробившись сквозь какой-то

   Невыразимый сон, в котором все

   В одно смешалося страданье. Боль

   От раздробленья всех костей, и бремя

   Меня давивших камней, и дыханья

   Запертого тоска, и жар болезни,

   И нестерпимая работа жизни,

   Развалины разрушенного тела

   Восстановляющей при страшной муке

   И голода и жажды – это все

   Я совокупно вытерпел в каком-то

   Смятенном, судорожном сне, без мысли,

   Без памяти и без забвенья, с чувством

   Неконченного бытия, которым,

   Как тяжкой грезой, вся душа

   Была задавлена и трепетала

   Всем трепетом отчаянным, какой

   Насквозь пронзает заживо зарытых

   В могилу. Но меня моя могила

   Не удержала; я из-под обломков,

   Меня погребших, вышел снова жив

   И невредим; разбив меня насмерть,

   Меня, ожившего, они извергли,

   Как скверну, из своей громады.

   Очнувшись, в первый миг я

   не постигнул.

   Где я. Передо мною подымались

   Вершины горные; меж них лежали

   Долины, и все они покрыты были

   Обломками, как будто бы то место

   Град каменный, обрушившися с неба,

   Незапно завалил: и там нигде

   Не зрелося живого человека —

   То был Ерусалим!.. Спокойно солнце

   Садилось, и его прощальный блеск,

   На высоте Голгофы угасая,

   Оттуда мне блеснул в глаза – и я,

   Ее увидя, весь затрепетал.

   Из этой повсеместной тишины,

   Из этой бездны разрушенья снова

   Послышалося мне: "Ты будешь жить,

   Пока я не приду". Тут в первый раз

   Постигнул я вполне свою судьбину.

   Я буду жить! я буду жить, пока

   Он не придет!.. Как жить?.. Кто он? Когда

   Придет?.. И все грядущее мое

   Мне выразилось вдруг в остове этом

   Погибшего Ерусалима: там

   На камне камня не осталось; там

   Мое минувшее исчезло все;

   Все, жившее со мной, убито; там

   Ничто уж для меня не оживет

   И не родится; жизнь моя вся будет,

   Как этот мертвый труп Ерусалима,

   И жизнь без смерти. Я в бешенстве завыл

   И бешеное произнес на все

   Проклятие. Без отзыва мой голос

   Раздался глухо над громадой камней,

   И все утихло... В этот миг звезда

   Вечерняя над высотой Голгофы

   Взошла на небо... и невольно,

   Сколь мой ни бешенствовал дух, в ее

   Сиянье тайную отрады каплю

   Я смертоносным питием хулы

   И проклинанья выпил; но была то

   Лишь тень промчавшегося быстро мига.

   Что с одного я испытал мгновенья?

   О, как я плакал, как вопил, как дико

   Роптал, как злобствовал, как проклинал,

   Как ненавидел жизнь, как страстно

   Невнемлющую смерть любил? С двойным

   Отчаяньем и бешенством слова

   Страдальца Иова я повторял:

   "Да будет проклят день, когда сказали:

   Родился человек; и проклята

   Да будет ночь, когда мой первый крик

   Послышался; да звезды ей не светят,

   Да не взойдет ей день, ей, незапершей

   Меня родившую утробу!" А когда я

   Вспоминал слова его печали

   О том, сколь малодневен человек:

   "Как облако уходит он, как цвет

   Долинный вянет он, и место, где

   Он прежде цвел, не узнает его",—

   О! этой жалобе я с горьким плачем

   Завидовал... Передо мною все

   Рождалося и в час свой умирало;

   День умирал в заре вечерней, ночь

   В сиянье дня. Сколь мне завидно было,

   Когда на небе облако свободно

   Летело, таяло и исчезало;

   Когда свистящий ветер вдруг смолкал,

   Когда с деревьев падал лист; все, в чем

   Я видел знамение смерти, было

   Мне горькой сладостью; одна лишь смерть —

   Смерть, упование не быть, исчезнуть —

   Всему, что жило вкруг меня, давала

   Томительную прелесть; жизнь же

   Всего живущего я ненавидел

   И клял, как жизнь проклятую мою...

   И с этой злобой на творенье, с диким

   Восстаньем всей души против творца

   И с несказанной ненавистью против

   Распятого, отчаянно пошел я.

   Неумирающий, всему живому

   Враг, от того погибельного места,