Африка африканеров - [55]

Вошел как ни в чем не бывало Виктор. Попросил ее сесть. Стефанию трясло с ног до головы, и кто-то сказал: «Да перестаньте ломаться». Тогда Виктор с отеческим видом склонился к ней и, глядя прямо в глаза, прошептал: «Вы верите мне? Вы ведь знаете, я хочу вам только домбра. Особый отдел ваш лучший друг». Потом небрежно спросил: «Что это с вами? Глаза опухли… и кровь в волосах?»

Стефания решила, что это новый маневр и, испугавшись, что если она расскажет обо всем случившемся, ее снова отдадут фан Вику, она ответила, что все в порядке. В тот день она не в состоянии была ничего подписывать, хотя готова была взять на себя любую вину, лишь бы не подвергаться новым пыткам. Она упала в обморок в кабинете Виктора. У нее были повреждены ноги, сломана _;рука, смещены два позвонка, не говоря уже о ранах на губах и на голове. Ей разрешили поспать несколько часов, потом снова начался допрос. В конце концов она сделала признание, что присутствовала на нескольких собраниях Африканского движения сопротивления, хотя на самом деле имела Самое отдаленное отношение к этой организации.

Позднее, когда Стефания предстала наконец перед, судом, она подала жалобу на фан Вика и его сообщников. Но те до сих пор так и остались безнаказанными.

В одном из проспектов по делам развития и управления банту говорится, что первый бантустан Транскей— благословенная страна, но если вам вздумается посетить этот райский уголок, вы услышите в ответ, что. осуществить это нелегко. Чтобы добиться разрешения поехать в Транскей и увидеть прелести «раздельного развития», я употребила все свои силы, пытаясь очаровать Дикерсона; в конце концов он позвонил в Йоханнесбург Стреенкампу. Ответственному работнику Южно-Африканского фонда мне удалось втолковать, что для моих социологических исследований, а тем более для доклада студентам моего семинара Совершенно необходимо познакомиться с бантустаном «изнутри». Стреенкамп решил предоставить мне такую возможность и телеграфировал советникам (белым, конечно) африканца Матанзимы, премьер-министра Транскея, чтобы те позволили мне приехать к ним. Но я ни в коем случае не должна уклоняться в сторону от главной магистрали, которая ведет к столице Умтата, и сразу же по прибытии связаться со службами «комиссара Абрахама».

— Вы можете отправиться туда в роскошном автобусе, который идет в Дурбан по дороге садов, — говорит мне Дикерсон. — Таким образом вы увидите красивейшие места на побережье Индийского океана. Затем вы объедете Транскей, для этого достаточно одного-дня. Дорога из Ист-Лондона в Дурбан как раз проходит по этой территории. Вы сможете сделать прекрасные снимки туземцев в их повседневной жизни, причем никуда не сворачивая, мимоходом. (Как будто это дикие звери в Крюгер-Парке!)

Делаю вид, что вполне с ним согласна. Для начала мне необходимо попасть в Ист-Лондон, последний большой город белых на границе с африканским хоумлендом, там я должна кое с кем встретиться. Я решила сообщить Дикерсону о своей поездке в Транскей, потому что, как только я пропадаю на несколько дней, он начинает беспокоиться и посылает по моим пятам какого-нибудь полицейского, заметить это было нетрудно. Вообще-то он доверяет мне в меру, принимая меня за несколько эксцентричную и чрезвычайно наивную наследницу. Да и потом, у меня розовая кожа… «Как у африканеров», — говорит он.

Итак, в одно прекрасное утро я сажусь в самолет, который летит в Ист-Лондон через Порт-Элизабет. Ист-Лондон произвел на меня мрачное впечатление. Это порт, откуда экспортируется чуть ли не вся южно-африканская шерсть. Большинство прядильных фабрик этого района — филиалы французских фирм. А вот и склады Пруво. Крохотный городишко окружен десятком локаций, где ютятся африканцы, приехавшие сюда из Транскея. Суббота, вторая половина дня. На пустынных улицах свищет пронизывающий ветер. Закрытые банки, запертые двери баров, конюшни, склады — все это напоминает какой-нибудь заброшенный городишко Дальнего Запада.

Вечером звоню в «Дейли Диспатч», местную газету, где работает «связующее звено», человек, который должен отвести меня на условленную встречу.

Молодая женщина, к которой мы идем, и в самом деле социолог, это позволяет ей довольно часто бывать в Транскее.

— Фервурд не нападает в открытую на социологов, — рассказывает она, — потому что для издания своих фашистских законов правительство нуждается в цифрах и статистике. Но вряд ли это надолго. В один прекрасный день институт закроют, а работников его посадят под надзор.

У нее удивительно ясное лицо, и, в противоположность большинству белых, с которыми мне доводилось встречаться, она кажется вполне уравновешенной. Прежде чем начать разговор, она спросила меня (точно так же меня будут расспрашивать впоследствии люди из Конгресса демократов), что я думаю о ситуации в их стране. Выслушав мой слишком общий ответ, она попросила разъяснений. И это понятно, она хочет знать политическое течение, к которому я принадлежу, ей прекрасно известно, что в Южной Африке быть либералом ничего не значит и что существует бесконечное множество разновидностей отношения к апартхейду. И снова, в который уже раз, ловлю себя на том, что не знаю, как быть: с одной стороны, трудно устоять перед соблазном побеседовать откровенно, с другой — не следует забывать об осторожности, говорить надо как можно меньше, чтобы тот, кто согласился на встречу со мной, мог ответить потом, если его станут допрашивать: «Я не знал, что она журналистка».