Афинские убийства, или Пещера идей - [49]

– Все, о чем я поведал тебе, любезный Диагор, – мои умозаключения, сделанные до и сразу после разговора с Менехмом. Я был почти уверен в его виновности, но как мне было убедиться окончательно? Тогда я подумал об Анфисе: он был самым слабым местом на ветке, которое могло сломаться под легчайшим нажимом… Я составил простой план: за ужином в Академии, пока все вы тратили время за разговорами о поэтической философии, я следил за нашим прекрасным виночерпием. Как ты знаешь, виночерпии подают гостям вино в положенном порядке. Когда я был уверен, что Анфис подойдет к моему ложу, я достал из плаща клочок папируса и молча отдал ему, сопроводив письмо более чем красноречивым жестом. Там было написано: «Я все знаю о смерти Эвния. Если не хочешь, чтоб я заговорил, не возвращайся с вином для следующего гостя: подожди минутку на кухне, один».

– Как ты мог быть так уверен в том, что Анфис присутствовал при смерти Эвния?

Гераклес вдруг расплылся в довольной улыбке, как будто именно этого вопроса он и ждал. Он прищурил глаза и ответил:

– Я не был уверен! Мое письмо было наживкой, но Анфис на нее клюнул. Когда я заметил, что он долго не несет вино следующему гостю… этому твоему приятелю, который движется так, словно у него не кости, а речной тростник…

– Каликлу, – кивнул Диагор. – Да, теперь я вспомнил, что он на минутку вышел…

– Да. Он пошел на кухню, озадаченный тем, что Анфис не подал ему вина. Он чуть не застал нас врасплох, но, к счастью, мы уже поговорили. Ну вот, как я сказал, когда я заметил, что Анфис не возвращается, я поднялся и пошел на кухню…

Гераклес медленно, с наслаждением потер руки и приподнял седую бровь.

– Ах, Диагор! Что сказать тебе об этом хитром прекрасном создании? Уверяю тебя, твой ученик может многому научить нас обоих! Он ждал меня в углу, дрожал, и его большие глаза блестели. Цветочный венок на его груди колыхался от тяжелого дыхания. Поспешными жестами он позвал меня за собой и повел з маленькую кладовую, где мы смогли поговорить наедине. Вот первое, что он сказал мне: «Это не я, клянусь вам священными богами домашнего очага! Я не убивал Эвния! Это он!» Я смог выведать у него все, что он знал, заставив его поверить, что уже все это знаю, но на самом деле так оно и было, потому что его ответы подтвердили все мои теории. Закончив свою повесть, он просил, умолял меня со слезами на глазах никому ничего не рассказывать. Его не волновало, что случится с Менехмом, но он не хотел быть во все замешанным: нужно думать о семье… об Академии… В общем, это было бы ужасно. Я ответил, что не знаю, до какой степени смогу выполнить эту просьбу. Тогда он многозначительно приблизился ко мне, тяжело дыша, опуская глаза. Он заговорил шепотом. Его слова, его фразы стали нарочито медлительными. Он обещал оказать мне множество услуг, ибо (сказал он) он умеет угодить мужчинам. Я спокойно ответил ему с улыбкой: «Анфис, до этого дело не дойдет». Вместо ответа он двумя быстрыми движениями сорвал фибулы с хитона, и одежда сползла к его лодыжкам… Я сказал «быстрыми», но мне они показались очень медленными… Внезапно я понял, почему из-за этого юноши разгораются страсти и даже самые разумные люди теряют голову. Я почувствовал на моем лице его ароматное дыхание и отпрянул. Я сказал: «Анфис, передо мной две совершенно разные проблемы: с одной стороны, твоя невероятная красота, а с другой – мой долг вершить правосудие. Разум принуждает нас восхищаться первой и исполнять второй, а не наоборот. Не смешивай же свою достойную восхищения красоту с исполнением моего долга». Он ничего не ответил и не сделал, лишь взглянул на меня. Не знаю, как долго он стоял и смотрел на меня недвижно, в тишине, одетый лишь в венок из плюща и цветочную гирлянду на плечах. Свет в кладовой был неярким, но я смог различить насмешливое выражение на его красивом лице. Думаю, он хотел показать мне, до какой степени осознает свою власть надо мной, несмотря на мой отказ… Этот мальчишка – ужасный тиран для мужчин, и он знает об этом. Потом оба мы услыхали, что его зовут: это был его товарищ. Анфис неспешно оделся, словно его тешила опасность, что его застанут в таком виде, и вышел из кладовой. Потом вернулся и я.

Гераклес отхлебнул вина. Лицо его слегка покраснело. Лицо же Диагора, напротив, было бледным, как камень. Разгадыватель сделал двусмысленный жест и сказал:

– Не вини себя. Наверняка это Менехм совратил их.

Диагор бесстрастно возразил:

– Я не осуждаю, что Анфис отдается таким образом тебе, или даже Менехму, или любому другому мужчине. В конце концов, что может быть восхитительнее любви эфеба? Не любовь ужасна, а причины любви. Отвратительно любить только ради физического удовольствия, и отвратительно любить ради того, чтобы купить твое молчание.

Его глаза увлажнились. Тихим, как закат, голосом он добавил:

– Тому, кто любит по-настоящему, нет нужды даже касаться возлюбленного: одного созерцания ему достаточно, чтобы быть счастливым и достичь мудрости и совершенства души. Я сочувствую Анфису и Менехму, ибо они не познали несравненную красоту настоящей любви. – Он вздохнул и добавил: – Но оставим эту тему. Что мы будем делать теперь?