Афганский караван. Земля, где едят и воюют - [6]

Все это были молодые люди – высокие, прямые, гибкие. Они по очереди обнялись с моим мужем, поздоровались с нами обоими и дали ружейный залп в воздух, воскликнув на своем мелодичном пушту: «Добро пожаловать на землю свободных! Привет невестке нашего благородного вождя!» Эти люди двинулись впереди, расчищая, так сказать, дорогу, мы же неторопливо ехали за ними на наших пони. Ужасы, о которых я слышала и читала на моей почти уже немыслимой родине, представились сейчас далекими и нестрашными. Даже если бы вдруг понадобилось проявить отвагу, на этих доблестных воинов можно было бы спокойно рассчитывать.

Мы ехали и ехали – скалам, казалось, не будет конца. Раньше я и вообразить не могла таких гор. Вперед и вперед, пока не настало время подкрепиться. Трудно было представить себе, где тут можно раздобыть еду, но за очередным поворотом оказалось жилище местного хана. Поистине надо быть уверенным в здешнем гостеприимстве, когда пускаешься в путь с отрядом в тридцать человек; с немалыми опасениями я поняла, что мы намерены положиться на доброту этого хана.

Когда мы приблизились к обнесенному стенами форту (до форта, где обитал мой свекор, оставалось около тридцати миль), часовые окликнули нас:

– Друзья или враги?

– Друзья, и мир вам! – ответили наши люди.

– Добро пожаловать, и мир вам! – сердечно (и, вероятно, с облегчением) отозвались часовые.

Ворота открылись, наша охрана расступилась и, дав нам въехать на пони, тут же последовала за нами и закрыла за собой ворота. Спешиваясь, я заметила, что у ворот стоят двое часовых.

Хан оказался рослым, дородным, веселым человеком, вооруженным, одетым в шальвары и долгополый расшитый кафтан, с огромным тюрбаном на голове. Он оказал нам истинно горское гостеприимство. После долгого перехода не очень-то хотелось выслушивать приветственные речи, но обычай этого требовал, и кто-кто, а старый хан умел принять людей как следует. Явилась служанка и взяла на руки Маргарет, нашу маленькую дочурку, а две другие пригласили меня следовать за ними. Мы пересекли двор и вошли в дом. Здесь нас ждало еще одно приветствие; затем нас с Маргарет отвели в женские покои, а Саид остался снаружи. В помещении были толстые стены и маленькие окна, пол покрывали персидские и бухарские ковры, к голым выбеленным стенам были прислонены огромные подушки-валики. По-видимому, это была семейная гостиная. Благодаря отсутствию картин, орнаментов и мебели она располагала к покою и отдыху.

Я сняла бурку, в которую вся была укутана, и, сев на большую подушку, вздохнула с облегчением. Здешние женщины – жена хана и три его взрослые дочери – никогда раньше не видели уроженку Запада и пришли в явное восхищение. Они окружили меня (служанки держались на втором плане), стали осматривать мою одежду, завели мои часы и не успокоились, пока я не показала им все, что ношу! Они спрашивали о ценах и говорили так много и быстро, что все мои скудные познания в языке пушту покинули меня и я в смятении умолкла.

Маргарет упоенно играла с одной из дочерей, изобретая свой собственный язык. Выглянув в окно, я увидела, что мужчины молятся, преклонив колени на своих ковриках и повернувшись в сторону священной Мекки.

Служанка постелила на полу посреди комнаты большую белую скатерть, и на безукоризненно чистых тарелках нам подали огромные порции восхитительно приготовленного риса (у нас так никогда не готовят) с маленькими кружочками жареного мяса. Мужчины ели отдельно. С именем Аллаха на устах мы, скрестив ноги, расселись на ковре и стали есть пальцами. Маргарет попросила ложку, которая у меня, к счастью, была с собой, и без дальнейших затруднений я приступила к своей первой трапезе на «свободной земле». Я заметила, что здесь не принято разговаривать и смотреть друг на друга во время еды, и этот элемент застольных манер пришелся мне очень даже кстати.

Женщины были так рады мне, что не могли скрыть разочарования, когда нам настало время двигаться дальше. Вновь они осторожно ощупали всю мою одежду и вручили мне в качестве прощального подарка расшитые золотом туфли без задников, взяв с меня обещание, что, если мне еще раз случится проезжать мимо, я непременно «принесу свет в их дом» своим посещением.

Опять облачившись в бурку, я с дочерью присоединилась к отряду. Женщины за решетчатой оградой трещали как сороки. Хан устроил нам пышные проводы. Он поблагодарил нас за честь, оказанную его дому, и усилил наш отряд эскортом из десяти своих людей. Вдобавок он подарил нам двух великолепных коней с изысканной сбруей. С их ушей свисали большие кисточки, с наглазников – серебряные полумесяцы, вокруг шеи шла широкая красная лента. Кисточками были украшены и седла, на уздечках позвякивали бесчисленные крохотные колокольчики. Эту сбрую, по словам хана, подарил его отцу бухарский эмир. Она выглядела совершенно как новая и, должно быть, хранилась так бережно, как хранят дорогие вещи те, у кого их немного. Сев на лошадь, я пожалела о былой свободе, когда мне не нужны были ни седло, ни бурка, но делать нечего – приходилось следовать обычаям края.

Наш эскорт был под стать императору. Люди были увешаны оружием, и я гадала, когда его придется пустить в ход в этой стране демонстративного гостеприимства и прохладной отчужденности. Забегая вперед, скажу, что ждать мне пришлось недолго! Обязанностью этого местного вождя было защищать нас от воинственных племен на своей территории, и охрана самим своим видом должна была показывать, что мы важные путники.