Аффект: практика судебной психолого-психиатрической экспертизы - [83]

При расспросе о событиях правонарушения К. становилась подавленной, плакала, повторяла сказанное на допросах. Указывала, что на ее просьбу не мешать готовиться к экзаменам отчим «сильно разозлился», закричал: «Сейчас я откручу тебе голову, малолетка», начал бить по голове. Говорила, что дальнейшие события помнит сумбурно, отрывочно, помнит, как «мама увела его в комнату», как сама «стала быстро переодеваться, чтобы убежать из дома», испытывала сильный страх, «чувствовала, что может произойти все, что угодно»: «он мог избить, покалечить, даже убить». «Папа застал меня в коридоре, когда я надевала кеды, и ударил головой об стену, тянул за кофту, волосы, бил по голове, от удара в живот начала задыхаться, когда маме удалось его удержать, я побежала на кухню, чтобы спрятаться, через мгновение он вбежал, закричал: "Я убью тебя", начал сильно бить по голове, схватил за волосы…после его слов поняла, что живой не останусь, он таким никогда не был…лицо у него было страшное: глаза бешеные, его передергивало…я испытывала дикий ужас». Как в руках оказался нож, объяснить не могла, момент нанесения удара также не помнила, говорила, что «увидела в руке нож, на котором была кровь, бросила его», потерпевший «стоял напротив и что-то говорил», в этот момент «чувствовала себя плохо, в глазах мерцало, было больно на свет смотреть, в одних местах было темно, в других ярко, всю трясло», «не понимала, что произошло». Удивлялась, что не слышала лай собаки, которая всегда «бурно реагировала» на ссоры.

Бросилась к выходу, «хотелось быстрее убежать отсюда, скрыться, было страшно», не понимала, как оказалась у подруги, «отрывочно» вспоминала, что «сильно бежала», бесцельно блуждала по дворам, «где-то сидела на бордюрчике», окружающую обстановку не фиксировала. Не могла сказать, была ли на ней обувь, но отмечала, что через 2 дня после случившегося обнаружила, что ноги «сбиты в кровь, почти до мяса», удивлялась тому, что при этом «не чувствовала боли». Что происходило в доме подруги, также помнила «смутно»: «всю трясло, было страшно…давали пить чай, успокоительные таблетки, что-то спрашивали», когда легла спать, «слышала писк в ушах, шорох одеяла», «тошнило». Наутро чувствовала себя «плохо», по-прежнему тошнило, болела голова. По ее словам, «было ощущение, что что-то случилось, позвонила деду и спросила, все ли дома в порядке», после того как дед все рассказал, «не могла поверить в происходящее».

Отмечала, что после случившегося настроение «все время плохое», хочется плакать, ухудшилась память: «Сложные вещи помню, а элементарные вспомнить не могу». Сообщала, что первую неделю после случившегося ничего не могла есть, а потом «стала есть все подряд, пока живот до боли не раздувало», вкус еды «не замечала», если не было возможности поесть, «начинало трясти, поднималась паника»; «поправилась на 13 кг». Говорила, что до сих пор по ночам ее «мучают кошмары (все время разные), страшно спать одной»; чем бы ни занималась («бывает, само по себе»), начинает вспоминать, «как папа над нами издевается», его слова «я убью тебя», видит «картинку случившегося, которая всплывает из памяти», эти воспоминания «выкинуть из памяти» не может, «от них больно и плохо становится». Поясняла, что «не рада» тому, что отчима не стало, но ей «легче от того, что маме и собаке не будет больше доставаться». Эмоционально была лабильна, в своих суждениях нередко поверхностна и неуверенна. Мышление конкретно-образное, интеллект соответствовал уровню полученного образования. В ходе беседы выявлялись признаки утомляемости (просила сделать перерыв, дать возможность «отдохнуть немного»). Продуктивной психопатологической симптоматики в виде бреда, галлюцинаций у подэкспертной выявлено не было. Наличие суицидальных мыслей на момент осмотра она категорически отрицала.

При дополнительном экспериментально-психологическом исследовании <…> контакт с испытуемой носил более продуктивный характер, чем при первичном освидетельствовании. На вопросы она отвечала развернуто, в основном в плане заданного, в то же время иногда отвлекалась на побочные субъективные ассоциации, связанные с актуальной ситуацией, при этом начинала плакать, речь становилась быстрой, сбивчивой, монологичной. Фон настроения в целом был снижен. Испытуемая подробно сообщала сведения, касающиеся ситуации, сложившейся в ее семье к моменту правонарушения. Заявляла, что потерпевший в течение нескольких лет подвергал их с матерью физическому насилию, что отчим в состоянии алкогольного опьянения становился агрессивным и «бешеным», несколько раз сильно избивал ее, «порол ремнем и собачьим поводком», «огрызался по малейшему поводу». Говорила, что боялась отчима, который «может убить или покалечить», в то же время «опасалась не столько за себя, сколько за маму». Сообщала, что потерпевший несколько раз «приставал» к ней с сексуальными домогательствами, «было очень неприятно», однако матери не говорила, чтобы не расстраивать, полагала, что все еще «утрясется».

О правонарушении рассказывала в основном в соответствии с ранее данными показаниями, по ряду эпизодов ссылалась на запамятование. Так, заявляла, что не помнит, как взяла нож, как нанесла удар, фрагментарно воспроизводила свой путь к подруге («все это как во сне было»). Собственные действия объясняла страхом за свою жизнь: «я поняла, что он точно меня убьет», «было жутко», «глаза его были дикими». Описывала нарушения восприятия в момент правонарушения: «в глазах было темно», «свет был слишком ярким», «звуки были как бы приглушенными», «было как-то нереально». Сожалела о содеянном, в создавшейся ситуации была склонна к самообвинению. Относительно возможного экспертного решения заявляла: «Мне все равно, лишь бы поскорее кончилось».