Афанасий Фет - [76]

Фет посетил главные достопримечательности Дрездена: сокровищницу саксонских королей «Зелёный свод» (и счёл её содержимое «редким по цене, а не по художественному достоинству») и, конечно, картинную галерею, полностью оправдавшую его ожидания. Из массы потрясших его картин Фет в своих путевых заметках выделил «Ганимеда» Рембрандта, заставляющего забыть «неверность мифу» «изумительной верностью природе и творческой правде» (где изображён орёл, поднимающий в воздух вот-вот заревущего четырёхлетнего мальчика, обмочившегося от страха), и «Мадонну» Гольбейна, отметив, что при работе над ней «затруднительные условия гений художника умел превратить во всемогущие средства, которыми он передаёт свою благоговейную душу». Главная картина галереи — «Сикстинская Мадонна» — произвела на Фета должное впечатление: «Я просидел перед образом Мадонны di San Sisto два часа и понял, почему по улицам народ толпою следовал за Рафаэлем. Из галереи я вынес неподдельный восторг и счастье, которого уже не утрачу в жизни»^{285}. Восхитившись видом на Эльбу, побывав в местном музыкальном театре на опере Моцарта, исполнением которой остался крайне недоволен — военный саксонский оркестр понравился ему больше, — Фет наконец отправился в Карлсбад.

«Если не взглядывать вправо и влево, через черепичные крыши однообразных трёх- и четырёхэтажных домов, на тёмно- и светло-зелёные стены почти отвесно подымающихся сосновых, еловых и буковых лесов, испещрённых живописными глыбами серых скал, а смотреть только перед собою, вдоль тесных улиц, первое впечатление не будет ни отрадно, ни поэтично. Немецкий городок — и только» — так Фет характеризует Карлсбад, где около двух месяцев вёл жизнь типичного «пациента»: вставал в пять утра, шёл к источнику, дожидался своей очереди набрать в кружку целебной воды, которая «в первые дни ужасно противна, но потом привыкаешь». С шести до семи слушал оркестры, в девять пил кофе под каштанами Старой Долины — центральной и самой фешенебельной улицы с многочисленными магазинами, гулял до обеда, снова гулял до и после вечернего кофе. Для разнообразия можно было играть на биллиарде, рассматривать отдыхающих и делать наблюдения о национальных характерах: шутить над глубокомысленными думами и мировой скорбью на лицах соотечественников и над скрупулёзностью англичан, чувствующих себя обязанными веселиться и развлекаться, раз за это заплачены деньги, пусть даже «веселье» доставляет нестерпимые мучения; любоваться прекрасными пейзажами предгорья Альп. Были и ещё вполне заурядные, но типичные для курорта удовольствия: представления (к примеру, с участием «учёного пуделя, стяжавшего лавры во всех частях света»^{286}) и балы по субботам.

Рутину курортной жизни прервала неожиданная встреча с сестрой Надей, которая в это время, пишет Фет в мемуарах, «получивши по разделу наше родовое гнездо Новосёлки, отдала его в управление зятю А. Н. Ш[еншин]у, а сама, по случаю сильно пошатнувшегося здоровья, отправилась со старою девицей, Софьей Сергеевной Нязевой, за границу, где проживала уже второй год, преимущественно в Неаполе»^{287}. Внезапно она загорелась желанием увидеться со старшим братом и вместе с компаньонкой приехала в Карлсбад. Причина быстро выяснилась — Надя была влюблена в некоего русского богача по фамилии Эркель («Он такой обворожительный Фауст, что даже я, старуха, не в силах ему противоречить»^{288}, — отзывалась о нём компаньонка) и пользовалась взаимностью, уже получила официальное предложение руки и сердца и успела ответить согласием. Поразившись, что об этом «Фаусте» обе женщины толком не знают, Фет навёл о нём справки — тот оказался «разорённым искателем приключений», который «не только женат, но не раз уже вступал в брак с неопытными девушками и затем бросал их на произвол судьбы»^{289}. В откровенном разговоре с сестрой выяснилось, что ей об этом известно, но это не мешает её любви и счастью:

«— Я не хочу верить всем низостям, которые толпа с таким восторгом распространяет про людей избранных. Что же касается до меня, моя будущность обеспечена: хоть день да мой!

— На это, друг мой, — отвечал я полушёпотом и наклонив голову, — никакого возражения быть не может»^{290}.

На следующий день сестра отправилась через Париж в Остенде, где собиралась провести четыре недели на морских купаниях. Фет, завершив курс лечения в Карлсбаде, продолжил блуждания по Германии.

Впрочем, теперь они подходили к концу. В тесном дилижансе он за день добрался до Гофа, где пересел на поезд и через Баварию приехал во Франкфурт-на-Майне, который его разочаровал, несмотря на живописный вид на реку, необычайно проворных кельнеров и поразившие воображение своей длиной туннели, по которым поезд иногда двигался целых три минуты. Во Франкфурте Фет уже бывал, а потому задерживаться не стал. Посетив ещё Дармштадт (подробностей он не сообщил), по случаю заехав в соседний славный своим университетом Гейдельберг, он прибыл в Страсбург — город интернациональный, в котором кончалась Германия и начиналась Франция: «Дома немецкие, большая часть населения говорит дурным немецким языком, хотя все понимают по-французски…» Здесь его ждало ещё одно сильное эстетическое впечатление, подтверждающее их с Дружининым взгляды, — Страсбургский собор: «Это не наши современные здания, в которых холодные камни сплочены с целию укрывать человека в ничего не говорящих клетках от непогоды. Тут, слава Богу, нет внешней цели или, по крайней мере, она вся принесена в жертву идеалу. Этот камень, светло и легко вознесённый верою из праха, — это возвышенная, страстная песнь мистического хора, окаменевшая под небом. Взглянув на сквозящую башню, на тонкие, воздушные колонны, её облегшие, не веришь глазам. Кажется, от малейшего дуновения всё рухнет, — а между тем всё это вечно»