Афанасий Фет - [68]

.

Насколько глубокой была скорбь Фета по человеку, который не был его отцом, бесцеремонно обходился с его желаниями и стремлениями, но всё-таки желал ему добра, неизвестно — в мемуарах он высказывается о кончине Шеншина очень лаконично. Его больше тревожила ситуация с наследством. Судя по всему, Афанасий Неофитович, не желавший думать о смерти и её последствиях для близких, завещания не оставил. Это значило, что наследство должно было делиться между законными наследниками: сыновьями Петром и Василием и дочерями Любовью и Надеждой. Фет, естественно, юридически никакого права на долю в нём не имел. Оставалось надеяться только на благородство братьев и сестёр. В уже цитированном письме Надежда Шеншина писала об этом неясно: «Что касается дел, то я тебе почти ничего не скажу, потому что столько же сама знаю, всё препоручено Васиньке, он теперь всем занимается, а я с своей стороны не хотела и слышать, как и каким образом что делается. Надеюсь вместе с тобой, что дружба в нашем семействе не была только на словах, но окажется и на деле… знавши намерения братьев насчёт тебя (не думай, чтоб я что-нибудь положительного или, лучше, назначенного слышала, но только верное и твёрдое решение поступить благородно, по совести), покойна и ожидаю объявлений настоящего положения дел с большим терпением»^{260}. И действительно, братья и сёстры решили выделить Фету часть наследства. Поскольку, не будучи дворянином, он не мог владеть крепостными, то они выдали ему векселя на общую сумму 30 тысяч рублей. Богачом это Фета не сделало, однако положение меняло кардинально — из постоянно нуждающегося в материальной помощи он превратился в «имеющего средства».

ЭНТУЗИАСТ С ТЕЛЯЧЬИМИ МОЗГАМИ

Между тем Восточная война двигалась к трагическому завершению: в конце 1854 года продолжались бомбардировки осаждённого Севастополя, провалилась попытка освобождения Евпатории. Смерть Николая I в феврале 1855-го повергла Фета, подпавшего под его недюжинное обаяние, в скорбь, оказавшуюся, впрочем, недолгой: «Потрясающая весть стала предметом разговора, но затем появилась кулебяка, и непосредственная жизнь вступила в свои права»^{261}.

Весь 1855 год, когда новый царь Александр II осваивался на престоле, когда было проиграно уже бесполезное сражение при реке Черной, когда Севастополь сдался, когда ещё шли бои на других театрах военных действий, лейб-гвардии уланский полк только менял места дислокации, переходя из одного городка в другой, то выдвигался на позиции перед морем, то отводился на зимние квартиры. Офицеры играли в карты, Фет охотился, учился ловить рыбу (как заправский рыболов, он в своих мемуарах хвастается грандиозным уловом), любовался природой (увидел и навсегда запомнил великолепное северное сияние). Отдавал он дань и местным представительницам прекрасного пола; впрочем, в письме Некрасову от 27 июня 1854 года он выражал неудовольствие по поводу их темперамента: «Эстляндские дворяне по большей части живут весьма прилично. Но боги — их женщины наивны — до — до — нет слов! Если бы это была детская первобытная простота — с этим можно было помириться, а то это какая-то мелкая трава, из которой ни венка не сплесть, ни лошадей не накормить»^{262}. И пока прогрессивная часть российского общества ожидала мирного договора и первых шагов молодого миролюбиво и либерально настроенного императора, Фет вёл, под названием военной, рутинно-идиллическую жизнь. Для России войну прекратила Парижская конференция, завершившаяся 18 марта 1856 года подписанием мирного договора; для Фета же война, по сути, так и не началась. Он навсегда остался военным, никогда не нюхавшим пороху, знавшим службу только как манёвры и фрунт.

Однако «весёлое общество» его не забывало. В начале 1855 года Фет получил письмо от Тургенева: «Некрасов, Панаев, Дружинин, Анненков, Гончаров — словом, весь наш дружеский кружок Вам усердно кланяется. А так как Вы пишете о значительном улучшении Ваших финансов, чему я сердечно радуюсь, то мы предлагаем поручить нам новое издание Ваших стихотворений, которые заслуживают самой ревностной очистки и красивого издания, для того чтобы им лежать на столике всякой прелестной женщины. Что Вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его»^{263}. Тургенев и его друзья полагали, что для Фета такое предложение должно быть лестно. Тот отреагировал соответствующе: «Конечно, я усердно благодарил кружок, и дело в руках его под председательством Тургенева закипело»^{264}.

Тургенев проделал большую работу, отметив в своём экземпляре «Стихотворений А. Фета» 1850 года те строки, которые ему представлялись требующими исправления, а также вычёркивая строфы или целые стихотворения, которые счёл совсем не удачными. К «очистке» Тургенев привлёк практически всех участников «Современника»: Боткина, Дружинина, Некрасова и др. «…Сделай одолжение, — просил он Боткина 9 июля 1855 года, — возьми книгу Стихотворений Фета, отметь карандашом все неудачные стихи и места — и пришли мне её с этими заметками. Я прибавлю свои — и пошлю всё это Фету для исправления или переделки — я это ему обещал. Не забудь это — и если можно, сделай это поскорей»