Аэрокондиционированный кошмар - [71]
Я хотел узнать о бедлендах[44], так ли уж они непригодны. Проезжая по пустыне Пэйнтид, сказал я, я был поражен видом этой земли, казалось, она умерла навеки. Можно ли хоть что-нибудь получить от этих краев?
Он полагает, что немного: Эти земли могут оставаться такими же еще миллионы лет. При подобном химическом составе почвы развитие в ней органической жизни почти невозможно. «Но должен вам сказать, — добавил он, — по моему убеждению, существует тенденция развития и в другом направлении».
«Что вы имеете в виду?» — спросил я.
«Имею в виду то, что развитие почвы в сторону жизни идет быстрее, чем в сторону смерти. Конечно, пройдут миллионы лет, прежде чем станут заметны кое-какие перемены, но это устойчивая тенденция. Есть в воздухе что-то, что подкармливает землю. Вы смотрите на солнечный луч… вам кажутся видимыми какие-то текучие, зыбкие элементы в воздухе. Что-то постоянно достается земле. Бесконечно малые частицы, питающие почву. Теперь о пустыне Пэйнтид… Я прошел почти всюду по ней. Конечно, она еще далеко не изучена. Даже индейцы всего о ней не знают». И он заговорил об окраске пустыни, о том, как в результате охлаждения земля принимала тот или иной цвет. Говорил о следах доисторической жизни, застывших в скалах. Рассказал о плато где-то посреди пустыни, его случайно открыл один авиатор, на этом плато ходят табуны карликовых лошадей. «Некоторые считают, — сказал он, — что этих лошадок сотни лет назад завезли сюда испанцы, но по моей теории их рост замедлила нехватка воды и растительности». Он рассказывал о лошадках этих с таким воодушевлением, что перед моими глазами вживе возникли все эти доисторические животные, эогиппусы или как их там называют, резвящиеся на равнинах древней Центральной Азии. «Это не так уж необычно, — заметил он. — Возьмите Африку, там и пигмеи, и слоны, и все прочие». Слоны-то здесь при чем, спросил я себя. Может быть, он имеет в виду что — нибудь еще? Потом я понял, что он упомянул слонов, потому что незадолго до этого рассказывал о костях и целых скелетах гигантских животных, некогда скитавшихся в этих местах, о верблюдах, слонах, динозаврах, саблезубых тиграх. Он говорил о прекрасно сохранившихся в вечной мерзлоте Сибири, Аляски, Канады тушах мастодонтов, хоть сейчас жарить можно; он говорил о перемещениях Земли в незнакомые новые зодиакальные области и поворотах ее оси; о великих климатических изменениях, внезапных, катастрофических, погребавших заживо целые эпохи, превращавших в пустыни тропические моря, воздвигавших горные хребты там, где когда-то плескались волны. Он неспешно обволакивал меня своими рассказами, такими обстоятельными, словно он лично наблюдал с какой-нибудь недоступной высоты за всеми этими роковыми событиями.
«То же самое и с человеком, — продолжал он. — Мне представляется, что, когда мы слишком близко подойдем к раскрытию тайны, у природы найдется способ отделаться от нас. Конечно, мы с каждым днем становимся все сообразительней и хитрее, но до сути вещей мы так и не добрались и никогда не доберемся. Бог этого явно не имел в виду. Мы думаем, что много знаем, но мысли-то наши идут по проторенному пути. Ведь книгочеи не умней прочего люда. Они просто усваивают то, что написано в книгах, и действуют известным образом в известных обстоятельствах. Помести их в новые условия, и они теряются. У них нет гибкости, они прямолинейны, думают так, как их обучили. Не могу признать это умом».
И он рассказал мне о группе ученых, которых встретил когда-то на острове Санта-Каталина. Были эти ученые археологами, специалистами по индейским могильникам. Он в это время раскопал на Санта-Каталине, у самого уреза воды, огромную груду скелетов и занимался их исследованием. И вот тут появились эти самые ученые. По их теории выходило, что здесь в очень далеком прошлом по какой-то случайности произошло массовое отравление окрестных индейцев съедобными моллюсками и умерших свалили вперемешку с раковинами в одну кучу.
«У меня совсем другое мнение!» — сказал он одному из профессоров, выслушав всю эту чепуху.
На него взглянули так, будто спрашивали: «А кому интересно твое мнение? Что ты вообще можешь знать о таком предмете?»
Но в конце концов один из них поинтересовался, в чем же заключается его мнение.
«Пока я вам этого не скажу. Хочу сначала посмотреть, что вы тут выудите».
Разумеется, раздражения у них после такого ответа не убавилось. А он тем временем стал потчевать профессоров вопросами в стиле сократовских вопросов, чем разозлил их еще больше. Ему хотелось знать: поскольку они всю свою жизнь посвятили индейским погребениям, попадались ли им когда-нибудь скелеты, сваленные таким образом? «Когда-нибудь вы находили вокруг них раковины моллюсков?» — спросил он. Нет, раковин они не находили, ни живых, ни мертвых. «Вот и я не находил, — сказал он. — Никаких раковин рядом».
На следующий день он заговорил с археологами о саже и пепле. «Вы полагаете, вся эта сажа от того, что индейцы пекли моллюсков, не так ли?» — спросил он у одного из них. От пустынника я узнал, что существует огромная разница между древесной золой и вулканическим пеплом. «Дерево, — объяснял он, — дает жирную сажу и золу. Не имеет значения возраст — жирность всегда остается. А на скелетах этих следы вулканического пепла». Его гипотеза основывалась на том, что здесь произошло извержение вулкана, от которого индейцы пытались спастись в море и были накрыты огненным дождем.
«Тропик Рака» — первый роман трилогии Генри Миллера, включающей также романы «Тропик Козерога» и «Черная весна».«Тропик Рака» впервые был опубликован в Париже в 1934 году. И сразу же вызвал немалый интерес (несмотря на ничтожный тираж). «Едва ли существуют две другие книги, — писал позднее Георгий Адамович, — о которых сейчас было бы больше толков и споров, чем о романах Генри Миллера „Тропик Рака“ и „Тропик Козерога“».К сожалению, людей, которым роман нравился, было куда больше, чем тех, кто решался об этом заявить вслух, из-за постоянных обвинений романа в растлении нравов читателей.
Генри Миллер – виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, мастер исповедально-автобиографического жанра. Скандальную славу принесла ему «Парижская трилогия» – «Тропик Рака», «Черная весна», «Тропик Козерога»; эти книги шли к широкому читателю десятилетиями, преодолевая судебные запреты и цензурные рогатки. Следующим по масштабности сочинением Миллера явилась трилогия «Распятие розы» («Роза распятия»), начатая романом «Сексус» и продолженная «Плексусом».
Генри Миллер – классик американской литературыXX столетия. Автор трилогии – «Тропик Рака» (1931), «Черная весна» (1938), «Тропик Козерога» (1938), – запрещенной в США за безнравственность. Запрет был снят только в 1961 году. Произведения Генри Миллера переведены на многие языки, признаны бестселлерами у широкого читателя и занимают престижное место в литературном мире.«Сексус», «Нексус», «Плексус» – это вторая из «великих и ужасных» трилогий Генри Миллера. Некогда эти книги шокировали. Потрясали основы основ морали и нравственности.
Секс. Смерть. Искусство...Отношения между людьми, захлебывающимися в сюрреализме непонимания. Отчаяние нецензурной лексики, пытающейся выразить боль и остроту бытия.«Нексус» — такой, каков он есть!
«Тропик Козерога». Величайшая и скандальнейшая книга в творческом наследии Генри Миллера. Своеобразный «модернистский сиквел» легендарного «Тропика Рака» — и одновременно вполне самостоятельное произведение, отмеченное не только мощью, но и зрелостью таланта «позднего» Миллера. Роман, который читать нелегко — однако бесконечно интересно!
«Черная весна» написана в 1930-е годы в Париже и вместе с романами «Тропик Рака» и «Тропик Козерога» составляет своеобразную автобиографическую трилогию. Роман был запрещен в США за «безнравственность», и только в 1961 г. Верховный суд снял запрет. Ныне «Черная весна» по праву считается классикой мировой литературы.
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Книга представляет российскому читателю одного из крупнейших прозаиков современной Испании, писавшего на галисийском и испанском языках. В творчестве этого самобытного автора, предшественника «магического реализма», вымысел и фантазия, навеянные фольклором Галисии, сочетаются с интересом к современной действительности страны.Художник Е. Шешенин.
Автобиографический роман, который критики единодушно сравнивают с "Серебряным голубем" Андрея Белого. Роман-хроника? Роман-сказка? Роман — предвестие магического реализма? Все просто: растет мальчик, и вполне повседневные события жизни облекаются его богатым воображением в сказочную форму. Обычные истории становятся странными, детские приключения приобретают истинно легендарный размах — и вкус юмора снова и снова довлеет над сказочным антуражем увлекательного романа.
Крупнейший представитель немецкого романтизма XVIII - начала XIX века, Э.Т.А. Гофман внес значительный вклад в искусство. Композитор, дирижер, писатель, он прославился как автор произведений, в которых нашли яркое воплощение созданные им романтические образы, оказавшие влияние на творчество композиторов-романтиков, в частности Р. Шумана. Как известно, писатель страдал от тяжелого недуга, паралича обеих ног. Новелла "Угловое окно" глубоко автобиографична — в ней рассказывается о молодом человеке, также лишившемся возможности передвигаться и вынужденного наблюдать жизнь через это самое угловое окно...
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.
«Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион» [«Bothus Occitanus eller den otteǿjede skorpion» (1953)] — это остросатирический роман о социальной несправедливости, лицемерии общественной морали, бюрократизме и коррумпированности государственной машины. И о среднестатистическом гражданине, который не умеет и не желает ни замечать все эти противоречия, ни критически мыслить, ни протестовать — до тех самых пор, пока ему самому не придется непосредственно столкнуться с произволом властей.
Книга, в которой естественно сочетаются два направления, характерные для позднего творчества Генри Миллера, — мемуарное и публицистическое. Он рассказывает о множестве своих друзей и знакомых, без которых невозможно представить культуру и искусство XX столетия. Это произведение в чем-то продолжает «Аэрокондиционированный кошмар», обличающий ханжество и лицемерие, глупость массовой культуры, бессмысленность погони за материальным благосостоянием и выносит суровый приговор минувшему веку, оставляя, впрочем, надежду на спасение в будущем.