– Хватит! П-п-прекратите!!!
– Думаете, эти жуткие картины вымарают из головы солнечную пастораль, которая сейчас вызывает у вас бешенство?! Как бы не так. Спустя десять, двадцать, тридцать лет после убийства, вы будете все так же четко видеть Раису, шагающую по городскому саду с мужем, детьми и забавной собачкой. Но при этом вы каждый раз будете казнить себя и повторять: «Боже, что я натворил…»
– Остановите эту пытку! – поэт отшатнулся и зажал уши ладонями, чтобы ничего не слышать – Вы убедили меня. Я не смогу… Не посмею убить ту, которую люблю!
Мармеладов несколько минут наблюдал, как поэт размазывает слезы по щекам.
– Самое страшное, что вы и сейчас врете, – вздохнул сыщик. – Про любовь, про муки и страдания. Это все на поверхности, для примитивной публики. Той, что воспринимает поэзию буквально. Но вы же сами говорили: вершина символизма – пучок смыслов, которые придется разгадывать читателям. А вам очень хочется на вершину. Вы завидуете гению Верлена, Рембо, Малларме, отсюда стремление превратить всю свою жизнь в некий поэтический манифест. Разумеется, вы знакомы с биографиями проклятых поэтов и знаете, что самые лучшие стихи они сочинили после того, как схоронили дорогих сердцу людей… И вы решили, что убийство Раисы раскроет в вас новые эмоциональные глубины? Хотели зачерпнуть больше образов для новых шедевров?
Поэт побелел, как полотно.
– Но…
– Не смейте возражать. Я вижу вас насквозь. Подобные мысли понятны мне даже больше, чем вы можете представить. В вашем возрасте и я был эгоистом. Откуда взяться сочувствию к ближним в столь юных сердцах? Но, поверьте моему опыту, убийство не поможет вам обрести богатство, славу, начать новую жизнь…
Мармеладов обнял юношу за плечи и горячо зашептал:
– Вы пишете стихи для себя, наслаждаясь гениальностью каждой строчки. Вашу душу переполняют чувства и эмоции, она бурлит, как река в половодье, захлестывает берега. Но вы заглядываете только внутрь себя. А ведь остальные души – те же реки. Просто у многих они обмелели, как Сетунь… Когда-то она была полноводной, а теперь превратилась в ручей, который даже такой старик, как я перепрыгнуть может. У иных души пересохли совсем, а у кого-то скованы льдом. Для того, чтобы вернуть их к жизни, как раз и нужны живительные ключи поэзии. Понимаете? «Отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца. Тогда свет твой взойдет во тьме и мрак твой будет как полдень».
– Это тоже Верлен? – восхищенно прошептал Маслов.
– Это пророк Исайя. Знаете, иногда полезно прочесть что-то, кроме стихов.
Поэт не заметил колкости, он запрокинул голову и смотрел на розовеющее небо, размышляя о чем-то своем.
– Вокруг миллионы душ, – бормотал он, – и в каждой своя река. А где-то там, в потустороннем мире, все они сливаются в один безбрежный океан. Хотел бы я окунуться туда…
Крик петуха вернул его в реальный мир. Поэт оглянулся на сыщика.
– Ведите меня в суд, на каторгу, на расстрел – куда-то угодно. Только умоляю, дайте еще одну минуту. Я хочу…
– Вырвать лист из тетради, чтобы Раиса не расшифровала ваше неосторожное стихотворение утром, на свежий взгляд. Чтобы у нее не осталось неприятных воспоминаний, связанных с вами. Это уже сделано. Вот, держите, – он протянул скомканную страницу, которую поэт бережно расправил и прижал на груди. – А сейчас предлагаю поехать на Арбат, выпить там крепкого чаю и поговорить о французской поэзии, о потустороннем мире…
– То есть вы меня не арестуете? – удивился Маслов.
– За что? За слишком богатое воображение? Нет уж, это ваш крест, Валерий, вот и несите его сами.
Мармеладов с неожиданной для старика ловкостью спустился по веткам яблони и спрыгнул на землю.
– Идемте, скоро первый поезд на Москву. Я знаю короткую дорогу к станции, через лес и кладбище… Вы ведь не боитесь упырей?!
