Адрес личного счастья - [80]

Вода в реке в эти часы совсем темная и тяжелая, от нее тянет жутью. Рыба со сна хлюпает гулко и неожиданно. И каждый шорох слышен очень остро и резко: травы ли вдруг зашевелятся от взявшегося ветерка или еж проберется, брезгливо хоркая и порская своим чутким мокрым носом. Росу обнаруживаешь внезапно. Тяжелые капли торопятся налиться на сочных стеблях всяких злаков до восхода, и потом они сразу будто замирают, отрешенно ожидая первый магический луч. В этом и весь смысл каждой капли, и престиж.

Вброд переходить речку таинственно и страшновато. Загадочное течение становится совсем чужим, шумно и враждебно оно вьется вокруг ног, а за каждым следующим шагом почему-то ждешь яму… Но песок, который чутко ощущаешь под ногами, сразу как-то успокаивает. Он перекатывается, вымывается из-под пальцев, оставляет в тебе ощущение надежности. Совсем же плохо, когда вот так, глухой порой, попадаешь вдруг в ил: все ползет, и плывет, и размазывается, а ты шарахаешься, балансируешь и боишься поскользнуться, а там — не дай бог — стекло!.. Так и полоснет до кости!

Потом надо пройти километра четыре изумительными лугами, сквозь невиданные краски, из которых при сотворении мира создавалась радуга. Небольшие болотца с королевски белыми лилиями сторожат величественные аисты. Они поворачивают вслед тебе головы и, если ты неделикатен, с неохотой взлетят, крикнут что-то, делая над тобой круг, и скроются, предпочитая не связываться, все равно ведь не поймешь ты…

Здесь вокруг — ни души; так это теперь редко и необычно, словно бы снится… и весь воздух, от горизонта до горизонта, сколько вберет глаз, весь будто переливается одними этими густыми сочными ароматами трав, воды, листьев и смешивается с голубым небом.

А краски восхода тем временем все меняются и все напряженнее становятся, насыщеннее, и вот уже ты, словно физически предчувствуя восход, все оглядываешься, и наконец происходит беззвучный этот удар — первый луч пробивает мятущееся, напряженное пространство над лугами — и все уже ликует… праздник такой… вылез Ярило.

А это, значит, тебе тоже сигнал: пришло время изготовить к предстоящему сражению твою древнейшую охотничью снасть — удочку с крохотным крючочком на тончайшем поводке; а поплавок на ней воистину должен быть изумительным по чуткости. Такая ловля рыбы потому и считается спортивной, что даже в насадке придется тебе проявить изыск фантастический. Ну например… Ничего придумать лучше червяка, допустим, не удалось. Так вот, значит, червяк первозданный, хотя ему миллионы и миллионы лет. А на него, на первозданного, никто не клюет. И хоть ты плюй на него, хоть облизывай — не берет, и все! Еще двадцать лет назад на этом же самом месте клевало, а теперь — как отрезало. Умнеет рыба. Значит, следует совершить открытие. Но ты так азартен и одержим, что открытие совершаешь: червяк должен двигаться, вот! Не просто ему надо вертеться на крючке и шевелить живым кончиком, а как бы… ускользать. То есть надо непосредственно обратиться к рефлексу любого хищника: вид уходящей из-под носа добычи делает невменяемым не только щуренка или сытого окуня, но и… безобидного, казалось бы, ерша. Итак, осторожно раздвигаешь кусты, и вот прицельно, с едва заметным бульком, поплавочек брошен к самым лопухам «латаття», где он и замер. Минута напряженнейшая, от тишины или ожидания звенит в ушах. Ни изумительных красок, ни чудного аромата, никаких звуков не воспринимаешь; само время, кажется, исчезло, пространство сократилось до размеров поплавка, сознание твое блаженно и органично воссоединилось с живой природой — здесь ты ее такой же компонент, как и там; где-то в таинственной, непроницаемой глубине твой противник окунь возле другого конца лески. Но тебе пока только и остается представлять, как он там капризно, высокомерно и медленно проплывает мимо твоего ничтожного червяка, но ты не сдаешься. Слегка тянешь червяка, так чтоб он волочился по самому дну, для этого и сделаны у тебя как раз два грузила, а не одно. Потяжка — и стоп…

Все дальнейшее легко передать звукоподражанием. Поплавочек твой коротко дрогнул: тинь-тинь!.. Опять замер, но тут же вдруг пошел длинно: ти-и-и-нь! А ты тут: и-и-и — оп-а! — подсечка молниеносно легкая и чуткая — на том конце упругое и живое сопротивление, затем — о сладостная победа! — ослепительный, ярко-красный от негодования, противник твой водворен в садок, опущен в воду, где бурно плещется, возмущаясь твоим коварством.

Но через сколько-то там часов, когда уже солнце пройдет зенит и так припечет, что станет невыносимо жарко и надо прятаться в тень, а на пронзительно голубом небе следы размытых перистых облачков предскажут возможную непогоду, ты только-то и очнешься от рыболовного наркоза, бессмысленно счастливо рассматривая благословенную и честную свою добычу, перекладывая в целлофановый кулек десяток окуньков, трех красноперов, очень приличных (побольше ладони), их не стыдно и на сковородку положить, но остальное, правда, помельче: пять ершей, две плотвички, густерочка да несколько верховодок, презрительно именуемых знатоками «себеля» или «секеля», но в книгах по любительскому рыболовству уважительно — «уклея» (Alburnus alburnus). О ней, между прочим, об уклее, Леонид Павлович Сабанеев еще сто лет назад заявил с весьма авторитетной похвалой: «…она пользуется всеобщей известностью».