Адрес личного счастья - [7]

Ладно. Много воды утекло с тех пор. Многое переменилось, перемололось… Теперь Виктор Васильевич — руководитель группы, сто восемьдесят рублей в месяц, совсем редко, по большим только праздникам доставляет душе своей горькую сладость — усмехается школьной улыбочкой: «Для вас всех не Завьялов, а для себя — Завьялов! Завьялов! Завьялов!» — за чем могло бы последовать откровенное выступление перед самой почтенной публикой — сотрудниками, которых уж он-то знает как облупленных. Не хуже, чем они его. Виктор Васильевич понимает, что ни к чему это все, — слава богу, не в шестом классе он, еще в том, по первому году… Разве что так, для нервной разрядки, пробует мысленно обратиться к коллегам:

«Так! Тихо! Сегодня я вам скажу все, что думаю!»

«Кто это? — спросят. — Какой-то незнакомый голос… Кто он?»

«Неважно, кто! Завьялов, долго объяснять! Да и не поймете! Так вот слушайте, вы все, те, кто рядом! Вы все… мелко и нудно прозябаете! В вас нет жизни!» — бросит он им.

Но ничего особенного не произойдет. Переглянутся, пожмут плечами, равнодушно спросят:

«Ну и что?»

«Ладно, тихо! — рявкнет Завьялов. — Я еще не все сказал! Я только начал! Все ваши мысли — только о тряпках, о быте! «Жигули» — это предел ваших дерзаний!»

«Ну и что? «Жигули», кстати, совсем неплохо! Это не какой-то там, извините, «Запорожец»!»

«Да тихо же! Я хочу сказать вам главное: человек живет лишь тогда, когда в его мире существует Искусство. Великое Искусство, о котором вы даже не подозреваете!»

А тут они ему, конечно, возразят:

«Почему это не подозреваем?.. Очень даже подозреваем. На прошлой неделе мы все уже взяли «Королеву Марго»!»

«Королеву Марго они взяли!.. Несчастные! Вы мните себя великими знатоками, перелистав «Королеву Марго»?»

«Да что вы привязались к этой «Королеве»? Сами не смогли достать, вот и злитесь! А у нас и «Лунный камень» есть, и уже четырнадцать «ЖЗЛ»! Интересно узнать, а сколько у вас?»

«У меня?» — нарочно смутился Завьялов.

«Да! Именно у вас! У вас!» — будут они наступать.

«Ну… я просто не считал… — Завьялов скажет это многозначительно и с достоинством. — И вообще… стоят у меня на полках какие-то книги… как-то полуслучайно приобретенные… Иногда я их беру в руки… Понимаете… я с ними живу…» — Он мечтательно посмотрит вдаль, поверх голов, недоступный…

«Не понимаем, — скажут они. — Книг может быть две, тринадцать, сорок семь; их что, так у вас много, что и посчитать невозможно?.. Ха-ха! Сомневаемся!»

«Видите ли…» — здесь Завьялов специально сделает паузу.

«Да видим, видим! С вами все ясно!»

«Ах, вот как!.. Впрочем… чему удивляться? — Он саркастически усмехнется. — Тем, кто гогочет и улюлюкает, всегда было все ясно: «Ату его! Он не такой, как мы!» Да, я не такой, как вы. «Я пришел из иного мира…» Ладно… все равно вы не знаете, откуда эта строчка… Для вас искусство существует тогда, когда вы сообщаете друг другу, что во второй серии она умирает».

«Не во второй, кстати, а в третьей».

«И вам покажется нелепым мое признание, что для меня Искусство… это когда я начинаю примерять перед зеркалом все маски мира и чувствовать, что «…весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском»… Когда сам я поэт, скульптор, композитор, и будет знак высшего доверия к вам, когда я напою вам мелодию из «Тангейзера», предлагая общение… Не будет общения. Вы не знаете, кто такой Тангейзер. Вы уверены, что во второй серии она умирает».

«В третьей».

«Нет, во второй!»

«В третьей!»

«Ну вот видите. А Тангейзер, вы скажете, это композитор. Немецкий. Ну да, ну да! Я забыл, вы ведь великие знатоки. А настоящий знаток просто бы удивился: «Мелодия из «Тангейзера»?.. Но позвольте… Вагнера труднее всего ощутить именно в вокальной мелодии. Вагнер прежде всего в оркестре… В симфоническом звучании!» И настоящий знаток сразу бы увидел, как азартно заблестели у меня глаза, — а это… общение!»

«Ну и что? Чего вы орете?»

«Да, извините… Я действительно ору… А почему?.. Я очень хочу быть правильно понятым. Ведь вы, наверное, уже почувствовали: я не считаю себя лучше вас всех!»

«Вот-вот! Именно так и считаете: равных вам нет».

«Да нет же… я просто несчастнее всех!»

«А какая нам разница?»

«Ну как же вы не понимаете, что мое устремление к Искусству… просто от обреченности! В этой жизни я не смог ничего найти, потому что я такой, что все вы меня отталкиваете. А Искусство еще больше отрывает меня от вашей среды… Я ведь сам прекрасно сознаю, что выгляжу юродивым, и вы видите меня насквозь, но не хотите понять, что я только кажусь высокомерным, а на самом деле это идет от моей ранимости… незащищенности…»

«Вы Маяковский, да?..»

«Все знаете, все знаете… Наверное, не случайно я давно уже сдался, выдохся… словом, берите и делайте со мной что хотите!»

«Да зачем ты нам вообще нужен! Тоже выискался!.. «Королева Марго» ему не нравится! Ну и что? Да мало ли что кому нравится!»

Завьялов даже рассмеялся от удовольствия, что он так раскованно и блестяще отхлестал их всех… тех, кто изо дня в день рядом с ним… вынужденно (а не потому, что они его общества достойны), но тут же он понял, сколь бессмысленно это его удовольствие: ничего ведь не изменилось… ровным счетом ничего! И то, что он смоделировал их в своем мозгу такими болванами, а себя выставил гением, ничуть не умалило их и ни на миллиметр не возвысило его… И полная сокрушительного сарказма фразочка: «…Да мало ли что кому нравится!..» — почему-то вдруг полиняла, и, уже совсем померкшая, слегка видоизмененная, она сообщает самому Завьялову поразительно нехитрую истину: «Да мало ли кто кому не нравится!» Они (те, кто изо дня в день рядом с ним) не нравятся ему. Ну так, а он — не нравится им. Ну и что?