Адрес личного счастья - [15]

— Что ты орешь на человека? Вот же привычка дурная — сразу орать! — При этом он суетливо вручил другу пустую бутылку, подошел к Завьялову и быстро тронул его за рукав в знак особого доверия: — Ты понимаешь, всего шесть копеек не хватает! — Он вздохнул, и его небритую щеку как-то странно потянуло вниз. — Надо к жене идти просить, а она ж такая зараза!..

Завьялов понимающе улыбнулся и полез в карман за кошельком. Ватник обрадованно хлопнул в ладошки:

— Вот это человек! Если человек, так он в любой должности человек!

— Так вы решили, что я в должности? — удивился Завьялов.

— А то не видно! Ха! Да я с первого взгляда человека вижу!

— Так я знаешь кто? — заинтриговал Завьялов. — Я всего лишь главный инженер треста. Да, трест «Промспецстрой». Такой вот трест.

— Ну! — восхищенно выдохнул ватник и победоносно взглянул на оранжево-клетчатого. — А я что говорил?

Завьялов по-царски одарил субъектов двадцатью копейками, но тут же резко осудил их слепое преклонение перед должностью, категорически заявив, что сама по себе должность ничего не стоит и главный инженер треста «Промспецстрой» — это просто… тьфу! Вагнер, например, был простым капельмейстером в Дрездене, а известен он всему миру. И совсем не тем, что занимал должность, а своими гениальными произведениями.

Субъекты слушали Завьялова с разинутыми ртами, и это так тронуло его, что он почувствовал едва ли не духовное родство с ними. Он даже усмехнулся и предложил:

— Хотите, я напою вам вступление к «Тангейзеру»?..

— Чего?.. — дефективно поразился оранжево-клетчатый, но ватник тут же отпихнул его и, полуобняв Завьялова, разрешил:

— Пой, друг! Пой!

Однако вдохновение у Завьялова уже пропало, и кроме того, он интуитивно уловил какую-то фальшь в действиях ватника. Он посмотрел на него с некоторым подозрением, так что тот даже обиделся:

— Ну я ж говорю: пой! Чего ты? А мы запросто послушаем! У меня один там есть Витька, так он тоже — когда выпьет, так обязательно поет. И еще как! Будь здоров!

— Нет, я не буду! — наотрез отказался Завьялов, как-то вдруг сразу увидев, что компания этих субъектов неискренна и вообще подозрительна. Но ватник цепко взял его за рукав:

— Слушай, друг! Ты ж мне так понравился, ну… не то слово! Дай рубль, а?..

Завьялов с раздражением дернул рукав и, не попрощавшись с неожиданными знакомыми, решительно направился к дому, безжалостно укоряя себя: «Нашел общество! Идиот! Им твой Вагнер нужен?..»

Лариса встретила его демонстративным молчанием. Она подчеркнуто пренебрежительно принялась накрывать на стол в кухне, упорно избегая его взгляда. Завьялов же стоял в дверях, скрестив на груди руки, и победоносно усмехался. Затем вымолвил:

— А я у тебя теперь… совсем другой!

Она хмуро нарезала хлеб, потом достала мясо из жаровни, грохнув крышкой, и полила еще горячую картошку пахучим соусом.

— Садись. — Она тут же хотела выйти из кухни, но Завьялов не отступал от дверей, и тогда она взглянула на него, холодно спросила: — Ты пьян?..

— Нисколько! Я просто заигрываю с тобой! Нельзя?..

Она вздохнула и устало повторила:

— Садись!

Завьялов протянул ей руку:

— Здравствуй! Ты — Лариса, я — Виктор, и поэтому мы спим с тобой в одной постели.

И тут она не то ударила его обеими руками в грудь, не то оттолкнула, но он только покачнулся и продолжал улыбаться, а Лариса резко крутнулась в ярости и отошла к окну, съежившись и обхватив себя за локти. Завьялов помедлил, потом подошел к ней, остановился и вдруг легко подхватил ее на руки, так что она только вскрикнула, не сообразив даже, что произошло, и принялась вырываться и колотить его, но тут же вдруг опустошенно почувствовала, что ничего ей с ним не сделать, а он прятался от нее, зарываясь губами в ее грудь; от этого она разревелась, и то ли от отчаяния, то ли от своего бессилия обхватила его за шею и трясла изо всех сил, что должно было обозначать ее негодование, а он торжественно нес ее в спальню и шептал ей идиотскую частушку в самое ухо:

Дура, дура, дура я!

Дура я проклятая!

У миленка их четыре,

А я дура пятая!

Глупее этого ничего невозможно было придумать, а это уже известно, что когда глупости слишком много, так человек не выдерживает. Он сдается.

И как раз в эту ночь приснился Завьялову диковинный сон.

Виделось ему, будто лежит он в теплой жидкой глине среди каких-то огромных и причудливых растений, не то трав, не то кустов, и было вокруг вроде бы темно, но уже хорошо различались мясистые стволы-стебли, густа обросшие зеленой шерстью, а совсем невдалеке, на фиолетово-черном бархате, мерцали крупные блекло-синие звезды. «От них-то и свет», — догадывался Завьялов и сладко, истомленно нежился — глина-желе была почти что горячей, а воздух приятно прохладным. Он хотел поостыть, шевельнулся и круто выгнул спину, как тут же и сообразил, что он, оказывается, крокодил. Это было так неожиданно и приятно, что он от восторга ляпнул хвостом по трясине и ощутил громадную свою силу. Удар взметнул чуть ли не тонну этой глины, а несколько мясистых кустов схлестнуло словно бичом, и они взлетели, а затем с оглушительным всплеском обрушились и исчезли в буруне-водовороте. От наслаждения Завьялов-крокодил замер, и будто бы он таял и растворялся в блаженстве. С оставшихся кустов звонко скапывала жидкая глина. И тут же прошло какое-то пугливое движение, в котором он с изумлением различил живых существ. Они были маленькие и мягкие. Завьялов с удовольствием и без всякого труда переловил их своей кошмарной пастью, просто забавляясь. Затем он пополз и наткнулся грудью-животом на какую-то твердь, но тут же новое замечательное открытие: у него бронированный панцирь, такой мощный, что даже твердь подалась. И во сне Завьялов догадался: «Это сон. Я сплю и знаю, что сплю. А это теплое блаженство — древнее биологическое ощущение безопасности».