Адрес личного счастья - [14]

— А ты меня на стройку! На самый трудный участок! Чтоб я хлебнул там да среди рабочих побыл — мне бы это только на пользу пошло! Трудовое перевоспитание! Как, подойду?.. — Виктор дурашливо поднял руки и согнул, показывая мощь, но пошатнулся, Егоров едва успел подхватить его под локоть.

— Слушай, парень, ты захмелел, я вижу. Провожу-ка я тебя, наверное…

Завьялов снисходительно похлопал Николая по плечу:

— Да ты не дрейфь! Все в порядке. Давай твои чертежи, я тебе их завтра же согласую!

И он сделал великолепный приветственный жест, каким чемпион награждает своих поклонников.

Когда Завьялов ушел, Егоров распахнул окно и заказал междугородный разговор со своим управляющим. Он решил, что, если тот и теперь не согласится с его мнением, просто предупредит его, что завтра он на свой страх и риск будет говорить с министром о монтаже аммиачного цеха напрямик. Потом он открыл горячую воду в ванной, принялся тщательно мыть тарелки и рюмки, прикидывая наихудший вариант: министр откажется утверждать их предложение вести параллельный монтаж конструкций обоих цехов. Что тогда?

А Завьялов тем временем уже шел по центральному проспекту и с удовольствием ощущал, как его разбирает хмель. Он блаженно улыбался всем встречным, но от него шарахались, поскольку он во все горло распевал произвольные композиции на темы из «Тангейзера». Восторженное настроение все нарастало, и Завьялов уже присматривал себе, что бы такое выкинуть лихое, на удивление всем, но тут заметил телефон-автомат, принялся звонить, а услышав тревожное «алло!» Ларисы, победоносно заявил:

— Это я!

— Господи! Ты что, пьян?..

— Не волнуйся, все прекрасно! Поэтому, собственно, и звоню!

— Когда ты будешь?

— Я буду сейчас! Я буду сейчас! Ля-лям-ля-ля-аа! — распевал Завьялов.

Лариса резко повесила трубку. Тут же она отправилась на кухню ставить начищенную картошку на огонь.

— Это папочка звонил? — донесся из спальни голосок Светланы.

— Папочка, папочка! Спи уже! — приказала Лариса и возвратилась к письменному столу, где были разложены синьки маркировочных схем металлического покрытия главного корпуса в Громове.

Настроение у Ларисы было подавленное.

Комиссия Госстроя, проверявшая их институт, отметила в своем заключении, что металл применен в покрытии необоснованно.

С кухни донеслось шипение, закипела картошка.

Завьялов медленно повесил трубку, вышел из будки, глубоко вздохнул и тут же удивленно замер: что-то случилось у него в душе. И будто иначе застучало сердце оттого, что где-то в глубине трепыхнулось какое-то глупое детское счастье, а к горлу подступило теплое и щемящее предчувствие весны в феврале. «Боже, боже мой, да ведь ты, Завьялов, всего лишь биологическая частичка вот этой всей природы, но живешь ты будто в какой-то мгле, только потому, что веки твои всегда опущены и весь ты в себе, как в узкой глухой норе. Да распахни же душу, Завьялов! Раскрой глаза свои, ну! Это же просто!» Последние фразы он произнес совсем дурашливо, тем самым как бы возвращая себе неповторимость и единственность.

И он так изумленно рассматривал эту площадь, словно впервые обнаружил, сколько здесь огней, машин, людей… «Да кто же они, эти все люди? кто? Они же, смотри, вот, совсем рядом, и точно так же, как и ты, они, бывает, заняты собой, а потом вдруг мыслят обо всем человечестве и чем-то живут главным и снова хохочут, страдают — живут они, понимаешь, Завьялов, живут! Подожди… что-то уж и в самом деле слишком все просто… Неужели же все счастье человечества только-то в том, чтобы… Ну да! Вот просто идти и быть самим собой, не пыжиться, не изображать… — жить! Понимаешь?..» Теперь Завьялов наверняка и сам бы затруднился определить, иронически он говорит или всерьез.

И тут Завьялова так сильно потянуло к Ларисе, что ноги сами понесли его к дому, к надежности и к уюту, и он уже представлял, как войдет, как скажет. Стоп! Все к черту! Никаких предположений, никаких умопостроений! Жить! Понимаешь? Просто жить! Ах, как же хорошо это — просто жить, как живут все эти простые и железные люди!

— Та-там-та-та! — восторженно и торжественно, в полный голос, запел Завьялов увертюру к «Тангейзеру». и был он столь вдохновенен, что дай ему сейчас оркестр и волшебную палочку — он бы заново открыл Вагнера всему миру, яростно утверждая, что надо просто жить и быть самим собой, поскольку всякая заумь и сладкая жалость о чем-то навсегда утраченном… А может быть, и не открыл бы… Разве можно в этом мире что-то утверждать наверняка?..

Увертюра к «Тангейзеру» была неожиданно прервана возле пивного автомата, потому что прямо на Завьялова откуда-то выкатились два странных субъекта. Один из них был в грязном ватнике, а второй — в оранжевом клетчатом полупальто, испачканном мелом.

— Ну как? Ничо?.. — деловито-торопливо спрашивал ватник и суетливо поворачивался для обозрения, а партнер придирчиво осматривал его, а затем достал какой-то синий лоскут и стер у него с подбородка крошки, после чего сделал значительный вывод:

— Нормально! Можно идти!

Завьялов так пристально наблюдал за этой сценой, что на него наконец обратили внимание.

— Ну! Чего вылупился? — коротко бросил тот, который был в оранжево-клетчатом, но ватник сразу же остановил его: