Адмирал Корнилов - [99]
Постараемся показать, что ни «перипетии», ни «смену настроений» Корнилова как раз и нельзя «проследить» по этим строкам «дневника» именно потому, что это не дневник, а письма — «журнал» вице-адмирала к жене, как уже упоминалось выше, и именно поэтому Корнилов не сообщает в них правды, вернее, всей правды о положении в Севастополе и в армии. Такая трепетная забота о жене может казаться странной нам сегодняшним, у которых брак — это равноправие разделяемых обязанностей, ответственности за принимаемые решения, равноправие в семейной иерархии. Не то было прежде, и Владимир Алексеевич — это глава семьи, мужчина — оберегающий, предупредительный, надежда и опора для Елизаветы Васильевны на всю жизнь. Хотя доверие его к жене абсолютно и безусловно, что подтверждает «журнал», но информация «процежена» и самые тяжёлые эмоционально события вообще им не упоминаются; именно поэтому Корнилов «бодр» и «совсем было приободрился», поэтому в приводимых Тарле записях он четырежды пишет о «спокойствии», царящем якобы среди севастопольцев. На самом деле этот человек, действительно «лучше других знающий безобразное состояние севастопольских укреплений», настолько ясно понимает сложившуюся уже к 8 сентября тревожную ситуацию, что 7 сентября пишет своё завещание.
«7 сентября 1854 г., Севастополь
Моя последняя воля.
Полагал бы семейству нашему, пока дочери малы и лучшее для них воспитание есть домашнее под наблюдением и в правилах и в примере такой редкой и заботливой матери, жить в сельце Ивановском. Там могли бы несколько устроиться дела и отклониться недостаток предстоящий при всякой городской жизни.
Всё моё движимое и недвижимое должно поступить в полное распоряжение моей супруги, с которой мы в продолжение 17 лет жили в любви, дружбе и, могу сказать, в примерном согласии.
Детям завещаю: мальчикам — избрав один раз службу Государю, не менять её, а приложить все усилия сделать её полезною обществу, не ограничиваясь уставом, а занимаясь с любовию, изучая всеми своими способностями то, что для полезнейших действий пригодно. Лучший пример для них в отношении последнего их дед, и дядя, и, могу смело сказать, — отец. Дочкам следовать во всём матери.
Мои бумаги все собраны, равно как бумаги и всё то, что относится к благодетелю моему Михаилу Петровичу Лазареву, к семейству которого желал бы, чтобы дети мои сохранили особую дружбу и старались быть ему при всяком случае полезными. Извлечение из бумаг этих, особенно последних, может быть полезным.
Затем, благословляя жену и детей, я со спокойствием готов кончить, как жил для блага моей родины, которую Бог не оставит и которая, конечно, по окончании неправедно начатой с нею войны станет ещё выше в судьбах наций.
В. Корнилов».
Только после его смерти Елизавета Васильевна узнает, как в действительности прожил последний месяц своей жизни её муж, отец её детей — человек, о котором Лев Толстой напишет: «герой, достойный Древней Греции»; которому Николай I повелит поставить памятник на том месте, где он погиб; которого скульптор М.Микешин увековечит вместе с М.П.Лазаревым и П.С.Нахимовым на памятнике «Тысячелетие России» в Великом Новгороде.
До 8 сентября 1859 года это человек, которого знал флот, после — вся Россия и Европа.
…Из «журнала»:
«8 сентября. Тяжёлый день и по предсказанию Афинского календаря, и по всем соображениям, надо было ожидать наступления неприятеля. Утром явился князь Ухтомский с пленным французским полковником графом Лажанд, состоявшим при лорде Раглане. Этот молодец наткнулся на гусар наших и был ими взят. С Ухтомским мне князь прислал сказать, что дела не ожидать, но во 2-м часу прислал сказать, что слышна пальба, и я, проглотив несколько ложек супу, поскакал в лагерь. Можно себе представить, какое чувство волновало меня: на Лукулле или на Альме разыгрывалась участь Европы. Подъезжал, пальба редела, и я вскоре увидел наших в ретираде, но ретирующимися в порядке. Тяжела была эта картина, но воля Божия для нас неисповедима. Неприятель после кровавой сшибки оттеснил нас, обойдя левый фланг при помощи пароходной артиллерии, но по уступлении позиции, не преследовал. Со всем тем надо было ретироваться. Князь решился сначала на Качу, но потом на Бельбек. Потери с обеих сторон были значительны…»
«Корнилов и его товарищи, — писал Е.Тарле, — уже с этого момента увидели, что отныне им следует рассчитывать на самих себя и ни на кого больше…
Что такое Меншиков, как он устраивает армию и руководит ею, это Корнилову стало совершенно ясно, уже когда севастопольцы увидели, в каком состоянии пришли к ним отступавшие от Альмы войска: «Ни госпиталей, ни перевязочных пунктов, ни даже достаточного количества носилок для раненых не было, и этим объясняется огромное количество раненых, оставленных на поле сражения… Вместо интенданта был в армии подрядчик, и не знал солдат, где его каша»»
