Адмирал Корнилов - [101]

Поднялся со своего места капитан 1-го ранга А.А.Зорин.

— Ваше Превосходительство, позволите ли мне сказать слово?

— Прошу вас, Аполлинарий Александрович.

— Мы все понимаем, что ваше предложение — благородный, мужественный порыв, и это достойно нашего любимого начальника. Но выполнимо ли это? Мы находимся под непрерывным наблюдением противника. Мы не успеем даже выбуксировать наши корабли с помощью пароходов, а если и успеем, то не защищены от возможного штиля. И тогда… Но если уж выходить, то немедля: не сегодня, так завтра неприятель может появиться с моря в виду Севастополя. Но силы наши неравны…

Что же вы предлагаете? — Корнилов резко подался вперёд.

— Необходимо затопить старые суда, поставив их поперёк бухты и тем самым загородить вход на рейд. В этом случае мы сохраним орудия, порох, и главное — людей для обороны города.

Послышались голоса:

«В этом плане много правды…»

«И я согласен с капитаном Зориным!»

Корнилов встал. Он был потрясён.

— Это невозможно! Готовьтесь к выходу в море. Будет дан сигнал, что кому делать. Я еду к князю в ставку.

Распустив совет, Корнилов поспешил к князю Меншикову и объяснил своё намерение выйти в море.

— Всё это вздор. Я уже сказал вам, что делать: затопите фарватер, — насмешливо и неторопливо произнёс главнокомандующий.

Корнилов побледнел, узкие губы упрямо сомкнулись, воспалённые от бессонниц глаза пылали.

— Я… я не выполню этого. Вы заставляете меня спустить флаг без боя…

— Вот как? Ну что же, Владимир Алексеевич, можете тогда отправляться отсюда в Николаев, к своему семейству.

— В Николаев! На старое место службы! На ваше место заступит адмирал Станюкович.

Корнилов решил, что ослышался. Впервые в жизни почувствовал, что растерялся. Подавленный, униженный, он вдруг осознал, что перед ним человек, от одного слова которого здесь, теперь, зависит всё: его судьба, судьба Севастополя, судьба России…

— Остановитесь! Это самоубийство, то, к чему вы меня принуждаете! Но чтобы я оставил Севастополь, окружённый неприятелем, — невозможно! Я готов повиноваться вам.

…«Ваше Превосходительство! — хочется крикнуть ему через 150 лет. — Ваше Превосходительство, я так понимаю Вас, что и сейчас, читая воспоминания Ваших современников — Ваших почитателей или завистников, которые были равны в одном: своими причёсанными строками они «загоняли» Ваш трепет в гладкий образ этакого идеального служаки, — и сейчас я понимаю горечь Ваших дум, разочарование, уязвлённость самолюбия… и решительность. Вы, блистательный офицер, ученик адмирала Лазарева, видевшего в Вас «надежду Черноморского флота», самый молодой вице-адмирал, едва не первый авторитет на Черноморском флоте, облечённый властью в осаждённом городе; честолюбивый, вспыльчивый, полный нервной энергии, подтачивавшей Ваше некрепкое здоровье; порывистый, горячий, не терпящий промедления, волокиты; сгоравший на службе, не знавший часто сна и отдыха, Вы, при всеобщей российской неспешности, поражали быстротой достигнутых успехов; в минуты крайнего напряжения и опасности становившийся хладнокровным, распорядительным, не дававшим поблажки ни себе, ни подчинённым, успевавшим везде и всюду, — как не понять Вашу скорбь моряка, которого заставляют топить свои корабли? Как не понять горечь в душе человека, чьи надежды рушились? Ибо, Ваше Превосходительство, Вы прежде всего — человек. Вот в чём увидели Вашу «слабость» те мемуаристы, которых радовал факт присутствия у Вас хоть какой-нибудь да слабости; Вашу душевную драму свели к гневу самолюбивого начальника, с мнением которого не посчитались подчинённые; постарались исчерпать душераздирающими описаниями Вашей начальнической печали о решении затопить флот. Уличив Вас в слабости, радуясь тому, что и лучших она уравнивает с прочими, почему не удивились Вашему смирению покорившегося, отчего же не дали себе труда задуматься, чего стоило Вам пережить эти несколько часов: решиться и продумать героический шаг схватки с неприятельским флотом, заранее зная, что гибель неминуема; испытать жестокий удар, оказавшись в меньшинстве среди своих боевых соратников; перенести унижение и бессилие в кабинете князя, зная при этом, что если сейчас Вы не подчинитесь приказу о затоплении и уедете в Николаев, то город, оставляемый на волю такого главнокомандующего, каким уже показал себя при Альме Меншиков, падёт уже в ближайшие часы. Именно такой исход Вы имели в виду, сказав, что это самоубийство!..»

Но Корнилов не был бы Корниловым, если бы он, даже морально истерзанный, не вернулся и не начал бы действовать.

Вице-адмирал приказал поставить десять новых кораблей на позиции для обстреливания северной стороны в случае нападения на неё неприятеля, а корабли «Три Святителя», «Уриил», «Селафиил», «Варна» и «Силистрия», фрегаты «Флора» и «Сизополь» — затопить поперёк рейда между Константиновской и Александровской батареями. В приказе говорилось:

«По случаю ожидания сюда неприятеля, который, пользуясь своим числительным превосходством, оттеснил наши войска и грозит атакою северному берегу Севастопольской бухты, следствием которой будет невозможность флоту держаться на позиции, ныне занимаемой; выход же в море для сражения с двойным числом неприятельских кораблей, не обещая успеха, лишит только бесполезно город главных своих защитников — я, с дозволения Его Светлости, объявляю следующие распоряжения, которые и прошу привести немедленно в исполнение…»