Адмирал Корнилов - [130]
5) Из мортир, единорогов и бомбических пушек выпустить по 25 бомб; из прочих орудий — по 10-ти разрывных снарядов и 15 ядер.
6) Из батареи близ 6–го бастиона, после первого залпа, стрелять правее — для поражения резервов, а мортирам исключительно действовать по тем пунктам, где расположены неприятельские резервы. Вообще лучше, если снаряд перелетает, чем не долетает до насыпи батареи.
7) С Малаховой башни, с которой не видны вышеозначенные неприятельские батареи, произвести обыкновенную пальбу как в предыдущие дни».
По открытии канонады оказалось, что у неприятельских батарей нет рабочих, и Владимир Алексеевич прекратил пальбу, сомневаясь, чтобы вред, который мы могли нанести работам союзников, отвечал количеству потребных для того снарядов и пороху, о сбережении коих он особенно заботился.
Владимир Иванович Истомин обыкновенно дополнял свои официальные донесения о ходе дел на 4-й дистанции частными письмами к Корнилову, в которых безыскусственно выражал свой взгляд на вещи. Некоторые из этих писем приведены выше. Они написаны не для огласки, не для того, чтобы привлечь к себе подчинённых, показав свою заботливость о них, — как пишутся иногда официальные донесения; и потому эта искренняя беседа двух безвременно почивших адмиралов служит теперь лучшим свидетельством сердечного участия их к подчинённым. Вот отрывки из двух последних писем Истомина к Владимиру Алексеевичу:
«По Вашему приказанию имею честь представить при сём рапорт командира Бутырского полка, с покорнейшею просьбою сделать в пользу трёх молодцов что-нибудь. И если Высшему начальству покажется такая просьба неуместною, то оправдываю себя тем, что в настоящее время нужно привести защитников Севастополя, так сказать, в лихорадочное состояние храбрости, а этого можно достигнуть только оценкой, пожалуй выше заслуг, их поступков и наградами в ту же меру. На случай, если Ваше Превосходительство найдёте неудобным наградить офицера и двух солдат, о которых прошу, обыкновенным образом, решаюсь доложить, что приказ об них по армии произведёт также немалый эффект». (Из письма от 5 октября.)
«Имею честь представить, вместе с сим, рапорт казачьего полковника, который просит сапогов, холста и ниток для своих подчинённых; считаю лишним просить Ваше Превосходительство по этому предмету, зная как близко к Вашему сердцу лежат такие дела.
Имею честь быть Вашего Превосходительства покорный слуга
В. Истомин.
4 октября 1854 г. 7 часов утра».
Ходатайство о подчинённых и в особенности о нижних чинах было действительно близко сердцу Корнилова. В последние дни жизни, среди бесконечных трудов и забот о защите Севастополя, Владимир Алексеевич не раз вспоминал и об улучшении быта защитников: 23 сентября он испросил у князя Меншикова разрешение довольствовать морской провизией флотских чинов, суда которых затоплены; 27-го — подал князю Александру Сергеевичу докладную записку о производстве рабочим нижним чинам, служащим на батареях, зарабочих денег, положенных им за адмиралтейские работы; 28-го — сделал распоряжение об отпуске в полки парусов для палаток, 29-го — об отпуске тёплых рубах морским нижним чинам. По его ходатайству, князь Меншиков дозволил 28 сентября отпустить казакам Черноморских пеших № 2-го и 8-го батальонов, пришедшим в Крым почти нагими, мундирного сукна, подкладочного холста и сапожного товара от Морского ведомства, а 4 октября — разрешил считать эту выдачу безвозвратной. Посещая госпитали, Корнилов ободрял раненых при Альме офицеров и нижних чинов и шутя убеждал лежавших в морском госпитале скорее выздоравливать, чтоб очистить место защитникам Севастополя; он заботился также о переводе сухопутного госпиталя из здания около 5-го бастиона в морские казармы на Павловском мысе и о призрении там больных; он отправил в Симферополь раненых при Альме офицеров и нашёл время написать губернатору письмо, прося его покровительствовать раненым. Последние два отношения Владимира Алексеевича к командиру Севастопольского порта от 4 октября были: об отпуске винной порции для чинов Арсенальной № 7 и Лабораторной № 2 рот и для части арестантов — по случаю усиленных работ по артиллерийской части, и об отпуске 350 пар сапожного товара, подкладочного холста и ниток, для шаровар и шинелей казакам Черноморского пешего № 8 батальона; отданные вследствие их командиром порта приказы № 1150 и 1152 начинались, по обыкновению, словами: «Начальник штаба Черноморского флота и портов просит» — и, читая их 5 октября, уже после смерти Корнилова, казалось, что и за могилой он не перестаёт думать о товарищах.
Следующее письмо князя Александра Сергеевича, разрешающее различные представления Корнилова, служит новым подтверждением вышесказанного:
«Препровождаю к Вам предписанное моё генералу Пихельштейну об удовлетворении всех требований морского начальства насчёт снарядов, имея в виду, что в настоящее время главное дело есть защита Севастополя.
Я получил Рескрипт от Государя, в котором Его Величество поручает мне Вам сказать, что он Вас обнимает, а относительно войск употребляет нижеследующие выражения, которые будут мною сделаны известными в особом по флоту приказе:
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.