Аддский отпуск - [38]

Тут я вдруг осознал, что почему-то не могу стоять: ноги вдруг наотрез оказались меня держать. И это в такое тяжелое время, когда пригодилась бы любая, даже малейшая поддержка. Пришлось вновь усаживаться на холодный, казалось, до самых костей пробирающий ледяными иглами пол. Я недоверчиво потрогал его ладонью. Почудилось. Пол как пол, в меру прохладный и противный.

Едкие клочки страха пропадали, растворялись в мрачном тумане. Сумрак ласкал нежными прикосновениями мягких щупалец, ненавязчиво, но уверенно убаюкивая; ленивые мысли закручивались в клубки и плотными мячиками падали вниз, исчезая на лету... Тело наполнялось рыхлой, воздушной ватой с тяжестью металла, застывало, костенело... Минуты текли и текли, сочились сквозь щели, падали раскаленными каплями на тяжелую, одурманенную голову...

Я, сделав над собой усилие, встряхнулся. Да что же это такое?! Стоит ненадолго успокоиться, и уже мерещится всякое.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я стал рассматривать стены. Вернее, безуспешно попытался. Не знаю, сколько времени прошло с момента нашего здесь заточения, но глазам бы полагалось уже привыкнуть к темноте. Но зрение не только не обострилось, но даже наоборот, ухудшилось. Единственное, что я теперь видел - это бледное пятно на одной из стен - призрачное, недосягаемое окошко, - да неясный, размытый силуэт моего напарника, как и я сидящего на полу, уткнувшегося в колени и закрывшегося руками, подавленного и неподвижного.

А потом я перестал различать даже его, смазанное белое пятно также растворилось в темноте, оставив меня один на один с неизвестностью. В довершение всех бед пропали даже те редкие звуки, что возможны в этой неуютной темнице, - словно уши надежно залепили воском. Влажный, спертый воздух будто бы весь исчез, - обоняние тоже подвело. Окончательно растеряв последние остатки сил, я не мог пошевелить даже пальцем. Я чувствовал себя бесчувственной колодой и не мог точно сказать, где я и что со мной: сижу ли, стою, или меня опять куда-то тащат. Я цеплялся за редкие мысли, вялотекущие где-то в мозгу, как утопающий за соломинку, - только это еще не давало окончательно кануть в безвестность.

Я потерял всякое ощущение верха и низа, казалось, будто я плыл в мягкой, равнодушной черноте. Это была абсолютная темнота. Она подавляла своей необъятностью. Что ей было за дело до случайных песчинок, угодивших к ней в ненасытное нутро.

Где-то в глубине сознания прорезались тихие голоса, становившиеся все громче и громче. Я осознавал всю странность этих голосов, понимал, что им неоткуда взяться, но оставался недвижимым и равнодушным.

- Учитель, а почему люди смеются? - спрашивал кто-то.

- Мудрецы говорят, что это самый лучший способ борьбы с душевной болью, - отвечал низкий, размеренный и очень теплый голос. - Есть много ярких и не всегда приятных чувств, способных вызвать смятение или же горечь. Если душу изводят ядовитые сомнения, если она подавлена несправедливостью, изъязвлена обидами - смех приносит ей покой. Смех - верная защита от всего, несущего вред душе. Там, где особенно тяжело живется, если люди еще смеются над трудностями, над своими бедами, - они сохраняют себя.

- Учитель, а вот смотрите: идет человек - с ним все хорошо, и он улыбается. Как это объяснить? Ведь его душе не причинен ущерб. Не думаю, что все так просто.

- Здесь нет противоречий. Существуют многие оттенки смеха, вызванные разными причинами. Ирония, сарказм, язвительность позволяют противостоять всему зловредному, но обычный беззаботный смех, легкая, невесомая улыбка, - самый верный способ поднять настроение, и без того не отягощенное бедами и печалями. Человека не гнетут заботы - он чувствует себя легким, как перышко, и хочет еще более воспарить - и тогда-то появляется улыбка на его устах. Этот смех невинный и сладостный, он не помогает защищаться, он сам беззащитен и легко раним, - но и он же самый важный из всех. То место, где люди способны так улыбаться, - самое счастливое место на земле. Желаю и тебе когда-нибудь отыскать подобное.

- А все же я не могу во всем согласиться с вами. Ведь если... - слова все гасли и гасли, пока я уже не мог ничего расслышать. Голоса так же резко пропали, как и возникли. Жаль. Их странная беседа помогала удержаться на плаву моему затуманенному рассудку. Общество вымышленных невидимок всяко лучше, чем вообще ничего, чем эта равнодушная до беспощадности, мертвая пустота. Я продолжал бороться в одиночку.

Спустя какое-то время еще один голос всколыхнул туман в моей голове. Смертельно-холодный, уверенно-вкрадчивый и безжалостный.

- Ты терзаешься одиночеством? - шептал голос. - Не дают покоя тревожные мысли? Я помогу тебе... Ты... забудешь обо всем... Навсегда!

К горлу подкатил комок, я стал задыхаться. Напоследок вернулась подвижность рукам, и я судорожно зацарапал камень пола ногтями. Тут накатила милосердная чернота, еще более мрачная, чем тягостный сумрак, и я потерял сознание.

Глава 8.

Очнулся я, когда меня нещадно тряхнуло. С трудом разлепив веки, я, моргая, силился понять, что происходит и цел ли я сам. Оказалось, меня бесцеремонно, словно куль, набитый тряпками, волокли по узкому коридору два дюжих молодца самого разбойного вида. Сзади парочка таких же красавцев тащили моего напарника. Голова его моталась в такт движению. Черно-желтое обмундирование здешних носильщиков придавало процессу официальный характер. Кем только местные стражники ни подрабатывают.