Ad infinitum - [9]

— Не настолько жестко, — покачал головой Стивен. — За содомию не вешают, в не ней подозревают, она не является препятствием для карьеры (иногда даже способствует), во многих странах разрешены однополые браки. Да и другом называть можно. И касаться можно, — добавил он, подумав. — Но здесь и сейчас, если один мужчина говорит, что любит другого, это почти всегда будет означать содомию — по крайней мере, в мыслях и намерениях. Те люди, которые не хотят обозначить свою привязанность, как гомосексуальную… эээ, как педерастическую, так себя не ведут и так, как вы ко мне, друг к другу не обращаются. Иными словами, дружелюбие приветствуется, нежность — нет.

— Клянусь честью! — воскликнул Джек и замолчал, даже остановился. А потом горько произнес: — Господи, куда катится мир! Если уж добропорядочным людям нельзя открыто выражать самые благородные из чувств без того, чтобы их не заподозрили черт знает в чем — воистину, слава Всевышнему, что я этого не увижу!

— А у вас будут все шансы это увидеть, — сказал Стивен. — Когда мы выясним причину этого феномена на острове, вам придется так или иначе налаживать свою жизнь в этом мире. И маскироваться — думаю, внимание масс-медиа… эээ, газет вам не нужно?

Про себя он уже невольно начал прикидывать, каким образом можно будет организовать проезд капитана Обри в Дублин — в кампусе он почти не будет выделяться даже в мундире, а если его переодеть, странности поведения не так будут бросаться в глаза.

Очень, очень сложно представить, что когда-то, даже в невозвратимом прошлом, кто-то называл тебя одним из самых дорогих на свете людей. Очень сложно представить, что ты был кому-то так близок, что тебе выражали нежность, не стесняясь и не скрываясь, с небрежной улыбкой миллионера делясь последней рубашкой. Очень страшно. Очень тоскливо. Почти невозможно.

Стоит попробовать?

Вот они, нескладные чудеса в его жизни. Зримое воплощение: грубоватый мужчина в опереточном мундире вертит в руке перепачканный повидлом кухонный нож — а в другой руке держит бутерброд, который поедает (кажется, это уже пятый, и кажется, это нервное). Пересек время. И ради чего?… Ради сомнительного общества и столь же сомнительного обаяния некоего бледного коротышки с отсутствующим взглядом?…

Стивен хорошо знал себя. Хорошо знал, чего от себя ждать. Он никогда не стал бы водить близкое знакомство с человеком, подобному капитану Обри даже в нынешнем времени, а такой, как он, не стал бы водить знакомство с ним — Иисусе, Мария, Иосиф, о чем они вообще могли разговаривать?

И тем не менее, так случилось. Может быть, в прошлом он был лучше?…

Стивен испытал секундную, всепоглощающую тоску по тому времени, такую сильную, что ему расхотелось жить.

— Да нет, не думаю, что придется, — махнул рукой капитан Обри. — Дух-то ведь только обещал мне, что мы с вами увидимся, и больше ничего. Я просто проститься хотел как следует — нам тогда не довелось. А так — полнолуние кончится, и все вернется, как было.

Улыбка у него была как будто вымученная, но все же ясная. И надкусанный бутерброд в руке.

* * *

«В конце концов, если рассуждать логически, что мне до того, исчезнет этот человек или не исчезнет? — спросил себя Стивен, когда их ноги уже топтали дорожную пыль. — Меня это никоим образом не касается. Мы с ним знакомы несколько часов, лично я ничем ему не обязан, как и он мне. Зато диссертация, несомненно, обретет нужную глубину, как любят выражаться отдельные представители нашего ученого совета…»

Но мир почему-то стал еще невыносимей.

— Глядите-ка, человек, — сказал Джек Обри с искренним интересом. — А я уж думал, здесь никто так и не объявится.

Действительно, босой человек в простой рясе, подпоясанной вервием, торопился к ним по дороге. Нет, не торопился, просто быстро шел: по его лицу было ясно видно, что он никогда и никуда не спешит, даже если миру осталось жить пять минут («Что как раз может оказаться нашим случаем», — отрешенно подумал Стивен).

— Мир вам! — сказал человек еще издали.

— И вам мир, святой отец, — сказал Стивен. — Осмелюсь ли я спросить, кто вы?

— Меня зовут Кольм Килле, — сказал человек. — Я иду рассудить наших добрых птиц, они слетелись со всей Эйре и ждут, кого же выберут их королем. Молю, укажите мне дорогу!

— Вон туда, — Стивен махнул рукой вверх по улице. — Они заняли все холмы. Скажите, святой отец, я с детства хотел узнать: как же вы можете поощрять между птицами суетность и тщеславие, соглашаясь выбрать из них самого главного?… Разве не лучше им быть во всем покорными воле Божьей?

— О, они и так покорны, мой дорогой сэр! — воскликнул святой Кольм Килле. — Но как быть?… Всем нам, грешным, нужна какая-то защита, какая-то отдушина, куда мы уходим от невыносимой тяжести мира, — на этих словах Стивен вздрогнул, — птицам, благослови их Господь, только естественно уходить в тщеславие: зачем иначе им дано было это яркое оперенье?… И, кроме того, покуда они просят совета у божьих людей, греха я в том не вижу.

Он пошел дальше, а Джек, пораженный, поглядел ему вслед.

— Стивен, вы говорили так, как будто с ним знакомы!

— В каком-то смысле так и есть: это святой Кольм Килле, герой ирландских сказок. Персонаж до некоторой степени выдуманный. Здесь, как я полагаю, однако не более выдуманный, чем мы с вами.