Аччелерандо - [111]

Человеческая мемосфера оживает, хотя вопрос о том, как долго она еще пробудет узнаваемо человеческой, остается открытым. Информационная плотность внутренних планет заметно сходится к 6×10²³ бит на моль, один бит на атом, поскольку деконструированная пассивная материя внутренних планет (кроме Земли, сохранившейся до сих пор в качестве живописного исторически ценного здания в самом сердце технопарка) превращается в компьютроний. И дело тут не только во внутренней системе. Те же самые силы действуют и на спутниках Юпитера, и на спутниках Сатурна, хотя для того чтобы уничтожить сами газовые гиганты, потребуются не просто десятилетия, а тысячи лет. Даже всего бюджета солнечной энергии не хватит, чтобы перекачать огромную массу Юпитера до орбитальной скорости менее чем за века. И к тому времени, когда солнечный мозг-матрешка будет завершен, мимолетные примитивные мыслители из африканских равнин, вероятно, полностью исчезнут или превзойдут все пределы, заданные плотской архитектурой.

Уже совсем скоро.

А тем временем в колодце Сатурна назревает вечеринка.

Сирханов город-лилия барахтается внутри гигантской и почти невидимой сферы в верхних слоях атмосферы Сатурна: воздушный шар километрового диаметра с оболочкой из усиленного фуллереном алмаза внизу и горячим водородным газовым мешком наверху. Это один из нескольких сотен мегатонных пузырей, дрейфующих в морях турбулентного водорода и гелия – верхних слоях атмосферы Сатурна. Пузыри засеяны в ней обществом творческого терраформирования, субподрядчиками Всемирной выставки 2074 года.

Города изящны. Все они выращены из концептуального семени длиной в несколько мегавесов. Скорость их размножения мала (для создания пузыря требуются месяцы), но всего за пару десятилетий экспоненциальный рост умостит стратосферу благоприятной для человека местностью. Конечно, темпы роста замедлятся ближе к концу, поскольку требуется больше времени, чтобы фракционировать изотопы металлов из мутных глубин газового гиганта, но, прежде чем это произойдет, первые плоды роботизированных заводов на Ганимеде будут выливать углеводороды в смесь. В конечном счете Сатурн – облако с верхней гравитацией, дружественной человеку, 11 метров в секунду в квадрате – будет иметь планетарную биосферу с почти стократной площадью поверхности Земли. И это будет чертовски хорошо, потому что в противном случае Сатурн никому не нужен, кроме как в качестве бункера термоядерного топлива на далекое будущее, когда Солнце потухнет.

Именно эта лилия устлана ковром из травы, а центр диска возвышается на пологом холме, увенчанном сверкающим бетонным горбом Бостонского музея науки. Он выглядит странно нагим, лишенным своего фона из шоссе и мостов реки Чарльз; но даже щедрые килотонны пассивной материи, загруженные небесными лифтами, вознесшими музей к орбите, не смогли бы донести обрамляющий контекст вместе с ним. Возможно, кто-то и соорудит дешевый фон для диорамы из смарт-тумана, думает Сирхан, но сейчас музей стоит гордый и изолированный, одинокий редут классической науки в изгнании из быстро мыслящего ядра Солнечной системы.

– Пустая трата денег, – ворчит женщина в черном. – Вообще, чья это была дурацкая идея? – Она тычет в музей бриллиантовым наконечником своей трости.

– Это же манифест, – рассеянно говорит Сирхан. – Ты же знаешь, у нас ныне столько ньютонов импульса, что мы можем послать наши культурные посольства, куда захотим. Лувр находится на пути к Плутону – слыхала?

– Трата энергии. – Она неохотно опускает трость и опирается на нее, корча гримасу. – Неправильно все это.

– Ты же выросла во время второго нефтяного кризиса, так? – спросил Сирхан. – А на что это было похоже тогда?

– На что похоже? Ну, бензин подскочил до пятидесяти баксов за галлон, но у нас все еще хватало при этом на бомбардировщики, – говорит она пренебрежительно. – Мы знали – все будет хорошо. Если бы не эти проклятые назойливые постгуманисты… – Ее лик весь изборожден морщинами, он стар как грех, и из-под поблекших до цвета гнилой соломы волос глаза ее сверкают неподдельной яростью, но в то же время Сирхан улавливает в ее словах какую-то самоуничижительную иронию, которую не понимает. – Такие, как твой дедушка, черт бы его побрал. Если бы я снова была молода, я бы пошла и помочилась на его могилу, чтобы показать ему, что думаю о том, что он сделал. Если у него есть могила, – добавляет она почти нежно.

Точка отката памяти: запись для семейной хроники, повелевает Сирхан одному из своих привидений. Как преданный делу историк, он регулярно записывает каждое свое переживание: как до того, как оно войдет в книгу его сознания – эфферентные сигналы ведь самые чистые, – так и в своем собственном потоке самости, несмотря на грозящую нехватку памяти. Но его бабка на протяжении десятилетий была на диво последовательна в своем отказе приспосабливаться к новым условиям.

– Ты ведь записываешь, не так ли? – Она принюхивается.

– Ничего я не записываю, бабушка, – мягко говорит он. – Просто сохраняю память для будущих поколений.

– Ха! Ну-ну, посмотрим, – говорит она подозрительно. Внезапно она издает резкий лающий смешок. – Нет, лапушка,