Абстрактный человек - [66]

В ней была наша сила. Многое мы говорили и о науке, и на науку надеялись, но именно в вере была наша сила. Но за веру не заглядывали. Пока что жили одним слоем жизни.

Мы были единым существом. Что возникало в этом существе, то отдавалось и в нас.

Вот оно время.

Образ его.

Оборотень.

Тогда было это.

Было.

Я помню.

Точно.

Да.

Вы думаете — законы жизни вечны. Нет.

Вы жутко не правы.

Жутко.

Вы не можете знать.

Они не вечны.

Они были.

И их — нет!

Вот оно.

Время.

Не было тогда ничего оторванного, того, что мешало бы общему великому делу. Мы были пронизаны одним светом, и свет спаял нас. Он связывал нас воедино. И, если в нашем деле случалась какая-то перемена, пусть даже в самом отдаленном уголке страны, то мы чувствовали это событие и эту перемену, как изменение и свое, если, конечно, эта перемена могла привести к чему-то лучшему, если она могла помочь нашему общему сцементировавшему нас делу. Враги должны были появиться. Не потому, что наше дело было совершенно ново или трудно. Вовсе не поэтому. Они должны были появиться, потому что оно было слишком хорошо, слишком невероятно хороши были наши мечты и от того, что мы в душе хотели поднять такую мечту, такую новую правду, наша душа могла испугаться такого подъема, и вот тогда из-за испуга, из-за самого натурального человеческого страха могли появиться враги. Нет, не снаружи, а сначала где-то внутри нас, их появление как бы должно было подчеркнуть, что мы не учитывали главного, мы не учитывали самих себя. Человека. Глубины. А в глубине — главное. Но к этому Болдин пришел позже. Это уже в какой-то степени было началом новой жизни. Той, в которой мы с вами сейчас оказались. Но об этом позже. Вообще, этот наш период, вы знаете его, конечно, или догадываетесь, этот сказочный наш период напоминал мне только-только нарождавшуюся новую жизнь. Росток, он еще мягок. Это как ваша картина. Она не приняла еще полного своего смысла. Не соединилась с ним. Это был сказочный замок. Почти что видение. Новое строение.

Враги появились. Первый взорвал мост, который я строил со своей группой. Его поймали и осудили. Второй пустил воду из речки на только насыпанное полотно. Километр или два его смыло к чертовой матери. Враг исчез бесследно. Я тогда как-то спрашивал Болдина, куда они исчезают? Он сказал, что ему неизвестно. Потом появился третий и четвертый враг. Группа врагов. Но Болдин справлялся с ними легко. Сознавались они тотчас.

Нежданно рухнул Дворец света. Расследовали. Оказалось — рухнул он просто так. Строили слишком быстро. Не рассчитали. Специальных врагов не было. Враги оказались строителями.

Я тогда еще думал.

Враги ли строители?

Или нет.

Зависело это от того, как посмотреть. Можно так. А можно и этак.

Как сквозь кристалл.

От этого и время зависит, от изменчивости, от многочисленности взгляда. От того, что одно и то же может обернуться.

И так.

И этак.

И опереться не на что.

Это Нечто уходит.

Ускользает.

В общем, об этой истории вообще и о ее развитии вы, наверное, хорошо знаете. О ней сейчас все у нас знают. Никто уже и не скрывает ее. Все осуждают. Но, если вы вслушиваетесь в мои слова, то от вас не ускользнет, что не враги мне сейчас интересны, а иное. Другое. Мне интересна стала эта оборачиваемость жизни. Сегодня хорошо. А завтра — плохо. Вот что меня интересует. С некоторых пор это стало интересовать и Болдина. Но это глубина. Это уже ближе к нашему эксперименту. Ближе к дальнейшему. К многозначности жизни. Враги — против светлого будущего. Против народа, против всего. Никого тогда не насторожили эти слова, их очевидная нелепость. Кому в принципе могло мешать светлое будущее? И зачем его кому-то нужно было устранять, если оно, это будущее, должно было сделать и этого самого человека совершенно счастливым? И однако, никто не задавал этих вопросов. Все продолжали вбивать костыли в шпалы и сыпать насыпи, приближая момент будущего, когда случится нечто такое, что невиданно и неслыханно вдруг переменит нашу жизнь. Я ощущал, что будущее набирает силу. Из мягкого и неопределившегося оно силится принять прочную форму. Форму крепкого углистого кристалла, такого кристалла, который рассчитан кем-то — не дураком, конечно, — не на десять лет, а, минимум, на столетия, а то и на большие возраста. А я вам скажу, был со злобой. Я вам скажу, хотел также в этом будущем занять определенное место, также, желательно, прочно входящее в этот, покрывающий мягкое ядро начавшейся жизни, уже прочный кристалл. Я хотел взять реванш. Слишком много во мне унизила в свое время жизнь, когда отца моего и мать мою услали. И так далее. Понимаете мои чувства. И как только я кристалл-то узрел, то увидел сразу, кто на углах, то есть на самых крепких точках, у него сидеть должен. Он же, Болдин. Тогда же прикинул, что делает таких людей, как он, сильными. Всемогущими. Просто так ничего ведь не бывает. Если ты всемогущ, если ты занимаешь определенное положение, в этом кристалле жизни, то ты занимаешь почему-то. Ты знаешь закон. Какой? Болдин знал. Закон оборотня. Тот закон, который добро делает злом, а зло добром. Он не просто знал, а ощущал. Знал — слово почти научное, в нашем строительстве оно мало применимо. Нам больше подходят слова Верил, Ощущал, Предощущал, Догадывался, Вглядывался. Болдин тогда мог предчувствовать: жизнь повернется, время вздрогнет, пошатнется, похилится, разрушится и в людях произойдет одна чудовищная перемена, за которой переменится и жизнь. То ли в них откроется что-то, то ли вырастет. То ли расширится. Не знаю. Не думаю, что и он знает. Он предчувствовал, когда вместо одной святости появится другая. Когда эта многозначность жизни одну грань уберет и другую выдвинет. Когда, к примеру, в храме можно молиться, а когда там хлев делать и получить за то орден. (Вот ведь какая в нас издевка над святыней сидит.) Тут он промаху не давал. Рука — на сердце у жизни. На самом ее таинственном месте, на душе. Его рука. Твердая. Тогда он ее и держал. Он знал себе цену. Держал. Был в тени. За ошибку платил другой. Это принцип его власти. Из этого и эксперимент. Он побоялся, что жизнь от него ускользнет. Увернется. Повернется кристалл. Он же проморгает. Не хотел он терять силу. От этого он и сейчас в растерянности. Запил. Запой. Впрочем, запой давно, с того момента.