Абстрактный человек - [42]

Что же там было?

Куда же утек эксперимент?

Да и какой он был?

Все эти вопросы остались практически без ответа.

Им лишь сказали, что эксперимент был грандиозный, что почти, к сожалению, никто из его участников не остался в живых, что совершался он с нужной целью, что цель также была грандиозная. И все.

Правда, Майков, как человек чуткий, заметил, что Болдину неприятно говорить о прошлом. Видимо, в прошлом была тайна или неудача, о которой не хотелось вспоминать, чтобы не отбить охоту экспериментировать и ответить на те чудовищно важные вопросы, на которые должен был ответить эксперимент, ответить как-то совершенно по-новому, как-то истинно — об этом раз за разом талдычили Иванов и Болдин. А что же касается прошлого — намекали они — так прошлое никуда не убежит. Закончит Майков свою часть работы, а закончит он ее успешно — в этом они ничуть не сомневались — и будет ему прошлое на блюдечке с золотой каемочкой, как и договаривались, а пока, пожалуйста, ну пожалуйста, товарищ Майков, без лишних, никому не нужных вопросов.

Без них.

— Без них — так без них. Что же, можно и без них.

И принялись зачем-то присматриваться к майковским образам и видениям, к его абстракциям. Почему принялись?

— Да так, — отвечают, — интересно.

— А все-таки?

— А хотя бы потому, что в свое время на них уже остановились. На них. На этих картинах. Помните вы Петра Петровича Петрова? Памятники. Памятники. Памятники. Так вот, он начал несоответственно рисовать эти картины. Такой товарищ, такой надежный товарищ, и начал. Хотя бы поэтому.

Присматривался Иванов.

Тут, безусловно, нужно рассказать о том, что же начал предпринимать Иванов, чтобы познать Владимира Глебовича, как нового, а возможно, даже и новейшего человека, человека, в которого надо вжиться, чтобы не упустить будущего, чтобы это будущее не увильнуло, не проявило самостоятельности, а было схвачено, изучено и апробировано.

Да. Иванов был виртуоз. В каком-то смысле этого слова. Цены ему не было по изобретательности, по знаниям, по умению, по его безграничной вере в науку. В науку он особенно верил. Он считал, что будущее за наукой, что наука все может помочь рассчитать, выверить, проверить и научно подскажет научное же будущее. Эта вера была для него святыней, это единственное место, где он верил. Больше он не верил ни во что. Все остальное нужно было подтверждать. Факты, факты и еще раз — факты. Факты — и все тут.

И вот Владимир Глебович оказался в руках виртуоза. О, если бы вы знали, дорогие товарищи и, возможно, господа читатели, до какой степени приятно оказаться в руках виртуоза. Малейшее ваше желание ему известно, движение души им угадано, подсмотрено и уловлено. Никакого насилия, никакого понукания, никакого неуважения. Каждый эксперимент продуман, взвешен, отточен на последнем уровне мировых и отечественных достижений.

А эксперимент-то все тонкий, и тончайший, душевный эксперимент, и цель его — ответить, что же все-таки видит наш герой, наш незабвенный Владимир Глебович.

Черт-те что он видит!

Ерунду какую-то!

Но позвольте, что же такое ерунда, что же она такое? С научной точки зрения она может оказаться совершенно, то есть абсолютно, не ерундой. Вот ведь что. Стоит только присмотреться повнимательнее, потщательнее — и вот вам открытие, вот вам решение проблемы, и на самом простом материале. Это и пытался объяснить Майкову наш виртуоз. Но Владимир Глебович не мог понять его высоких доводов и просто доверчиво отдавался ему в руки, тем более что результаты отдаваний были на такие уже неинтересные, а, скорее, наоборот — любопытные, хотя и не объясненные до конца.

Теперь о результатах. Нет, извините, еще рано о результатах, пару слов о способах.

Способы оказались, на взгляд Майкова, самые простые, хотя, конечно, они были самые сложные. Просто Майков ничего не понимал в том, каких достигли успехов в области душевных поисков виртуозы и им подобные. Но не будем тут вдаваться в подробности, поскольку они никому не нужны. Главное для нас результаты.

Результаты же были следующие.

После того как на Владимира Глебовича из какой-то длинной и тонкой, противного вида трубки был направлен фиолетовый луч, случилось чудо.

Нет нужды добавлять, что это чудо было чудом лишь для Майкова, для Виртуоза оно не было не только чудом, а даже капельки чудесного в нем не было. Но это так — добавление по ходу рассказа.

Луч направили. И случилось все же чудо.

На огромном экране Владимир Глебович увидел, как с поразительной четкостью собирается один из его образов, по сути одна из его картин, да какая прекрасная, да совершенно еще не написанная. Вот ведь что.

Он так и обмер.

Сердце упало в нем.

Ему дали понюхать нашатырного спирту.

И сказали, что это одно из самых пустяковых чудес, которые могут тут случиться, что все самые главные чудеса у него еще впереди, что ему нужно только набраться терпения и он их все увидит.

Но и этого чуда было достаточно Майкову.

Подумать только.

Самое сокровенное.

Самое дорогое.

Самое нежное движение его Я.

И вот оно, вот оно перед ним. На этом дурацком экране. Тут, и рукой его можно потрогать. И какие цвета, как точно все схвачено.