Абстрактный человек - [28]

— Именно. Там были трудные задачи, трудные проблемы, особенно, как вы догадываетесь, хотя вы человек еще относительно молодой, — продолжил Иван Геннадиевич, — в сельском хозяйстве, приходилось много работать с людьми.

Когда он произнес эти слова, его посетил как бы образ, или же видение. И небезынтересно привести его — это видение — с некоторыми не лишними подробностями, потому что за время всего рассказа такие образы посещали Болдина несколько раз и жаль, что Владимир Глебович не мог их наблюдать, они бы доставили ему много наслаждения как художнику, и он мог бы сравнить их со своими образами и видениями и увидеть ту значительную разницу между ними. Но, к несчастью, а скорее к счастью, люди не могут наблюдать движение сознания друг друга, и их образы и видения остаются их личной и неприкосновенной собственностью. Увидел товарищ Болдин огромные, фактически бескрайние просторы. Поля, поросшие какой-то лебедой, какие-то серые, вросшие в землю домики и домишки и лавки около них, и заборы покосившиеся, и также какие-то серые, и еще он увидел каких-то людей, едущих на телеге. И еще людей, идущих рядом с телегой почему-то с винтовками, и еще он увидел старика, который стоял около лошади. Лошадь также была какая-то серая. Старик смотрел на него, и его взгляд запомнился Болдину. Взгляд был не то чтобы злой или ненавидящий, а прямой, и глаза старика, как два шара, пытались вкатиться в глаза Болдина, и он сейчас физически ощутил это неприятное чувство вкатывания и от этого передернулся. Нервы. Нервы Нервы.

Пока Болдин наблюдал в себе этот образ, неизвестно откуда взявшийся: из прошлого, из будущего, или из настоящего, или же вообще ниоткуда, из воображения, — его лицо несколько остекленело, застыло, и он на несколько коротких мгновений прервал свое объяснение.

Но он скоро справился с непослушным сознанием. Это, кстати, было его излюбленным занятием — подчинять сознание упорядочивающей воле.

— Мы достигли больших социальных успехов, — сказал он казенную фразу. Он не хотел говорить казенно, но так уж получилось, извиним же товарища Болдина. — Ощущение равенства было достигнуто полное. И это большое достижение. И наше поколение знает, каких усилий, какой самоотверженности нам стоило достижение этого успеха. Мы понимаем это. Жертвы были большие, жертвы были грандиозные, было совершено много ошибок, главное уже сделано, товарищи, создана новая структура, мы работали ее — он так и сказал: работали ее — в совершенно новых условиях, условиях невиданного внешнего давления, и это потребовало героических усилий.

«Что же он хочет сказать? — подумал про себя Майков, — он же умный человек, зачем же он говорит?»

— Тут я не буду распространяться, — сказал Болдин, — каждый наш человек знает, что я имею в виду. — Он строго посмотрел на Майкова. — Дело совершенно не в этом, хотя наши экспериментаторы принимали некоторое участие и в этих процессах, но это участие было скорее научным, нежели практическим.

— Философским, — поправил Иванов.

— Философским, — поправился Болдин. — Мы всегда хотели идти путем широких обобщений и путем углубления в жизнь, мы хотели поднять глубокие пласты жизни и посмотреть, что за ними. Так вот о чем я, собственно, хочу сказать. Я хочу сказать, что были достигнуты большие успехи как теоретические, так и практические, те успехи, о которых знает у нас каждый наш человек — старый и малый.

Когда Болдин произнес данные слова, снова некоторый образ был разбужен в его спящем сознании. Образ, который имеет смысл привести, ибо он соотносится с дальнейшими событиями и важен в повествовании.

Иван Геннадиевич увидел снова серые пространства. Болота. Леса, множество озер. Серое, нависшее какое-то перламутровое небо. Речки и реки, утопленные в болотистые берега. Он увидел множество людей, несущих шпалы на плечах, потом он увидел лицо одного человека. И это непроизвольно, без всякого усилия со стороны Болдина стало придвигаться и придвигаться к нему, придвинулось почти вплотную, почти приникло к нему. Болдин хотел отшатнуться и не мог, что-то более сильное, чем он, чем его воля, было в придвижении этого лица. Ты, ты? — прошептал он. — Ты снова здесь? — Да, — сказало лицо и исказилось в бешеной гримасе. — Я убью тебя, — сказало лицо, — за все, что ты сделал со мной, за всю мою жизнь я убью тебя. А потом он снова увидел ручейки людей, одетых в серое и текущих по узким тропинкам среди болот. Людей, несущих на плечах своих шпалы. Иные падали и тогда к ним бежали другие люди и заставляли их подняться и снова нести шпалы. А потом он увидел самое страшное. Он увидел ее. Эту стену. Красную кирпичную, старого кирпича стену, которая когда-то была церковной. Наверное, церковной. А теперь стояла перед его глазами, как кровавая густая пелена. Она поднималась из земли. Она была вся в выбоинах. Это была та самая стена, о которой он вспомнил и тогда, на выставке. Та самая стена. И когда, когда же она исчезнет в нем? Уже сколько лет прошло, когда же? Он задавал себе этот вопрос, и губы его беззвучно шевелились.

— Да. — сказал он, — мы многого достигли, мы многое построили, но тут есть одно но. Нам нужно развитие, нам нужно знать куда мы идем, нам нужно будущее, именно будущее, нам нужно знать, какое оно будет, это будущее. Вот в чем вопрос. И еще есть вопросы. Именно с этих вопросов и начался, собственно, наш эксперимент, верно я излагаю идею?