Абстрактный человек - [21]

Екатерина Ивановна чем больше разговаривала с Владимиром Глебовичем, тем больше ощущала, что, чтобы он ни говорил, было как-то особенно просто, а между тем сталкивало ее с наезженных житейских рельсов и уводило в совершенно еще невиданные жизненные проявления. Вещи, казалось бы, простые и понятые поворачивались с невиданных сторон.

Она с любопытством взглянула на Майкова, на его крупное породистое лицо, и каждая деталь представилась в этом лице так ясно, выпукло и ощутимо, что сама она испугалась зримости и особенной отчетливости своего впечатления. Она беспомощно оглянулась кругом на лес, обступавший с обеих сторон дорогу, на серое небо и они показались ей стершимися, по сравнению с этим лицом, и почти что нереальными.

— Я с детства удивительное чувство сохранил, — сказал он, — я говорил уже о нем. Мне казалось, что я все как бы наперед знаю. Вот и сейчас я чувствую, что и вас я уже знал когда-то. У вас такого никогда не было?

— Наоборот, для меня тут все совершенно внове. Я будто попала в новый мир и удивляюсь, как я его раньше не знала.

— А в детстве?

— А я его плохо помню…

— Да, да, а я вот все помню, до деталей. В детстве у меня поразительные ощущения возникали, я бы, чтобы иное ощущение восстановить, сейчас бы полжизни отдал. Помню, я постоянно боялся стен и понять не мог — как это в комнате потолок и стены? Я вообще долго понять не мог, как вообще можно все вокруг ограничить небом, землей? И еще мне казалось, что жизнь вообще может длиться вечно. И смерти я никак представить себе не мог. Хотелось мне ее откинуть и за нее заглянуть… Это как если ночью выйдешь на улицу. Вверху — небо без единого облака, звезды да Луна. Видишь их и думаешь, что где-то там, где кончаются звезды, стоит бесконечная тонкая стена, за ней кончается весь наш мир, а потом, когда ты уже ясно стену эту, казалось бы, и увидел, ты вдруг ощущаешь, что хоть стену ты и увидел, но все равно за стеной этой должно быть что-то, ну хоть пустота, но все равно должна быть. И этому чему-то все равно конца не должно быть. Так и кажется, что весь этот мир проваливается и ты остаешься в огромном бесстенном пространстве. Смею вас заверить — удивительное ощущение.

И хотя Владимир Глебович и говорил эти слова, но сейчас, как никогда, он ощущал вокруг себя не бесстенное пространство, а деревья, синий воздух, огромное небо, которое совсем не как ночное отгородило все земное пространство от начинающихся за ним бесконечных кустов.

А Екатерина Ивановна волей-неволей пыталась представить себе то, о чем рассказывал ей Владимир Глебович. Она уже немного привыкла к нему и рассказы его казались ей все менее странными. Она чувствовала, как попадает в неведомый ей мир, который, как оказывалось, был совсем рядом и отделялся от нее лишь глазами, улыбками, руками, всем телом идущего с ней рядом человека. Она на мгновение прикрыла глаза, и за прикрытыми этими глазами, где-то глубоко в ней, может быть, так глубоко, что там и атомы кончались и начиналось нечто совершенно иное, непредвиденное, она увидела темное, дышащее пятно, она заглянула в него глубже, пятно дрогнуло и расширилось, оно закрутилось и на месте его образовалась воронка, словно пропасть. Эта пропасть зияла, как бездонное осеннее звездное небо. Потом в ней появились два маленьких чуть светящихся огонька, летящих из глубины почти рядом, то сталкиваясь, то расходясь, они подлетали все ближе и ближе и вдруг слетелись, слились, и перед глазами ее из них возник слабый мерцающий свет.

Если бы Владимир Глебович мог увидеть в этот момент этот образ, он поразился бы тому, насколько похож он на иные его видения.

Она вздрогнула, и неожиданно лицо ее осветилось улыбкой. Майков заметил ее улыбку и сам радостно улыбнулся в ответ.

— Мне хорошо с вами, — сказала она, — я сама не знаю, почему мне хорошо.

— Человек никогда не знает, почему ему хорошо.

— Нет, иногда знает.

— Очень редко…

— Так вы про детство говорили?

— Да, мне кажется, я начал про него рассказывать, но зачем это вам, разве это нужно?

— Нам, журналистам, — соврала она, — все знать нужно. Иногда маленькая деталь — и все в статье оживает, мы ведь как врачи: всем интересуемся.

— А я из детства все больше помню не случаи, а ощущения, иногда не помню, почему одно или другое возникло, а само ощущение помню. Несколько главных ощущений на всю жизнь запомнились, так поразительно они во мне появлялись, главное, часто без каких-то причин, а просто так, откуда-то изнутри. Когда рождались они, меня всего переворачивало, словно во мне другой какой человек появлялся. Очень пугался я поначалу, а потом привык, вернее, почти привык. Правда, таких случаев, которых я помню, всего и было несколько. Раз-два и обчелся.

Один раз, помню, болел я. Думал, что умру. И вот, мне кажется, что именно тогда, когда я болел, вот и стали возникать те первые удивительные ощущения, которые потом только обострились. Странно, но именно болезни я обязан многим, сказали бы мне — ты не будешь болеть, но тогда ты всего этого лишишься, я не согласился бы, сейчас не согласился бы, до того заманчивыми мне кажутся иные из моих образов. Я даже и не знаю, — добавил он, — что я вдруг это все стал вспоминать, что вдруг на меня накатило.