Абстрактный человек - [13]

— А вот сейчас-ка, — сказал Иванов, — попробуем этакий маневр.

Он вынул из кармана грязную и совершенно не гармонировавшую с окрест стоящей чистотой тряпочку голубого цвета и неожиданно перевязал ею одну из трубок, идущих к шее Петра Петровича.

Петр Петрович сразу же завизжал, как визжат поросята. Тогда Иванов ослабил узел и пробормотал:

— Экономят, зажимов не покупают, аппараты за миллион покупают, а зажимов за двадцать центов не могут, и мучайся тут. И мучаюсь, — добавил он.

— Сволочи, — сказал и Петр Петрович.

— Ну, сейчас что? — Иванов повернулся снова к экрану.

Экран тотчас побелел, и снова посыпались из него неожиданные дары, даже Иван Иванович, видимо, съевший собаку на такого рода штучках, удивился.

— Ну и ну, — сказал он.

А экран продолжал вытворять свои штучки. На нем высыпали звезды, покатили какие-то планеты, показались луга с цветами, периодически исчезавшие в россыпях навязших этих треугольников. Из экрана посыпались самые разнообразные миры. Здесь были люди с двумя головами, были и такие, которые больше всего походили на кентавров, появлялись вообще никому неведомые существа.

— Что ощущаешь?

— Я все могу, — сказал Петр Петрович, — я могу все. Я свободен, я очень свободен. Я могу убить тебя и мне не будет страшно, я могу, я могу, я могу, — Петр Петрович заметно мучался, — я могу, любить могу. Всякого, кого не скажут, и могу полюбить, и тебя даже могу, мне ничего не страшно, оставь меня так, оставь. Убери только запах, эту вонь, убери ее.

— Сейчас, сейчас.

И снова экран неожиданно подернулся рябью и пошел волнами.

— Недолго ты все можешь, — сказал Иванов.

— Сволочь, — сказал Петров, — зачем ты убрал то? Зачем? Я могу, я очень даже могу. Но ты, ты все убираешь, ты всегда мешал мне.

— Помолчи, — перебил Иванов.

— Петров послушно замолчал, его восковое, застывшее по-рыбьи лицо вытянулось, было видно, что этот человек очень устал.

— Ну, скажи еще что-нибудь на прощание, мы скоро кончаем.

— Я знаю, я много знаю, — сказал Петров, — я знаю, что ты думаешь, я знаю, что думают всюду, я знаю даже, что думают на звездах, везде, в каждой клеточке жизни, я знаю все их мысли, они не скроются от меня.

— Как ты знаешь?

— По себе знаю, во мне они все, во мне, они сами этого не осознают.

— Да, да, да, — задумчиво вторил Иванов, — да, да, это вот, это новое, это единственно новое, что ты сказал мне за последние пять месяцев. Пора кончать, — оборвал он неожиданно.

Он подошел к шее Петра Петровича. Вынул из кармана зажим, на этот раз блестящий и сверкающий, пережал одну из трубок, что-то сделал с шеей и резко выдернул всю связку шлангов, проводов и трубочек. Петров вздрогнул и открыл глаза.

— Все? — спросил он.

— Все.

— Ты обещал мне.

— Что?

— Не прикидывайся, ты обещал мне что-то сказать.

— Да, я и скажу.

— Говори.

— Потом.

— Сейчас.

— Ну ладно, все равно узнаешь.

— Говори.

— Скоро все кончится.

— Как?

— Скоро ты уже не будешь здесь.

— Врешь!

— Нет.

— Куда же меня денут?

— Поверь, с тобой будет все хорошо.

— Да?

— Да.

— Если врешь, убью, ты меня знаешь.

— Я знаю, поэтому я не вру.

Петров радостно улыбался, отчего его большое длинное лицо выглядело как улыбающаяся глыба.

— Ну все, отдыхай.

Екатерина Ивановна отпрянула от двери и неожиданно всей спиной почувствовала, что налетела на кого-то. Она повернулась. Перед ней стоял Иван Геннадиевич.

— Ты? — спросила Екатерина Ивановна.

— Вы, — поправил ее Иван Геннадиевич. — Вам, Катя, нельзя быть здесь.

— Что это, что это вы делаете здесь, в коридорах? Просто мороз по коже. Вы делаете что-то тошнотворное.

— Я же вам не раз говорил, вы обо всем узнаете, но не сейчас, сейчас, прошу вас, пойдемте отсюда, пойдемте, — Болдин взял Екатерину Ивановну под локоть и бочком, бочком повел по пустынному коридору.

Через несколько минут они были уже в знакомом кабинете.

— Прошу вас, — сказал Болдин, — ни слова Ивану Ивановичу и Петрову, ни слова, они вас, кажется, не видели, когда вы смотрели, а то, что вы кое-что, самую малость подсмотрели, то это совсем ничего, в конце концов вы должны что-то знать, и здесь ничего страшного я не вижу. Это неплохо, совсем неплохо.

В это время дверь отворилась, и в комнату вошел Иван Иванович. Лицо его было совершенно иным, чем только что, во время загадочных манипуляций с Петровым. Лицо это выражало готовность, лишь глаза оставались еще чуть настроенными и как бы покрытыми лаком, поверху они казались стеклянными, в то время как где-то глубоко, в зрачках, под поверхностью этих наружных лаковых пленок мерцал живой и настороженный взгляд.

— Очень приятно вас видеть, — сказал Иван Иванович, обращаясь к Екатерине Ивановне.

— Мне тоже.

— Рассказывайте, у нас и так мало времени, мы слишком возимся с этим Майковым, а нам нужно торопиться, поверьте.

— Я была у Веселовского, — начала Екатерина Ивановна.

— Знаем, знаем, — сказали Болдин и Иванов почти в один голос, — не отвлекайтесь, рассказывайте самую-самую суть.

— Что я могу сказать? — пожала плечами Екатерина Ивановна, — мне очень трудно говорить, я почти ничего не узнала. Он странный, вы это уже знаете, и вокруг него странные люди, и Веселовский, и Маша. Во всех них есть что-то необыкновенное, не такое, но что это? Трудно сказать.