Абсолютные новички - [13]

Здесь я исчерпал себя. Почему я объясняю это им, говорю, как парень-Методист, если я им все равно не интересен?

Мама, которая не приняла этого (я имею в виду, мои идеи), хоть она и ухватила суть дела, теперь поменяла тактику, что насторожило меня. Она молча спустилась с лестницы и начала уговаривать меня зайти в ее личные апартаменты, что она делала и раньше, чтобы причинить мне какие-нибудь неприятности, и, как и раньше, я решил, что лучше просто уйти отсюда и не следовать за ней. Однако она разгадала мои мысли, потому что выскочила из своей комнаты, застав меня у открытой двери, и схватила меня за рукав.

— Я должна поговорить с тобой, сынок, — сказала она.

— В таком случае поговори со мной на улице, — ответил я ее, пытаясь выйти через дверь, но она не отпускала меня.

— Нет, в моей комнате, это очень важно, — продолжала нашептывать она.

Вот, пожалуйста, мы практически боролись на пороге, но тут она отпустила меня и сказала:

— Пожалуйста, зайди в дом.

Я закрыл дверь, но не пошел дальше коридора, и остановился в ожидании.

— Твой отец умирает, — сказала мне Мама.

Моей первой мыслью было то, что она лжет, а второй, что даже если она и не лжет, то пытается заполучить меня, ибо какая ей разница, жив он или мертв? Она пытается переложить на меня ответственность за что-то, с чем я никак не был связан, т. е. за старый заговор родителей и всех взрослых против ребят.

Но я ошибся, дело было не в этом, она что-то хотела от меня. После долгих хождений вокруг да около она сказала мне:

— Если с твоим отцом что-нибудь случится, я бы хотела, чтобы ты вернулся сюда.

— Ты бы хотела… — сказал я. Вот и все.

— Да. Я бы хотела, чтобы ты вернулся сюда.

— А почему?

Потому что я действительно не знал этого. Но я догадался по тому, как Мама опустила свои глаза и стала скромной и застенчивой девицей, — сначала я подумал, это для того, чтобы достичь нужного эффекта, но потом я понял: это было по-настоящему, и она ничего не могла с этим поделать.

— Ты хочешь, чтобы я вернулся, — сказал я, — потому что тебе понадобится мужчина в доме.

Она безмолвно согласилась, как пишут в женских еженедельных журналах.

— Чтобы старое местечко выглядело респектабельно, пока ты снова не выйдешь замуж, — продолжил я.

Мама все еще молчала.

— Потому что старина Верн, твой предыдущий продукт, такой беспросветный тормоз, что никто никогда не примет его за хозяина-мужчину.

На меня сверкнули глазами за такие слова, но я все еще не получил ответа, а наши мысли тем временем бились в воздухе и разнять их было невозможно, потому что неважно, насколько ты отрезан от близких родственников — даже если отрезан полностью и на веки вечные, всегда остается цепочка. Я имею в виду, что Мама знала очень многое обо мне, больше, чем кто-либо другой, и это связывало нас.

— Папа довольно-таки живой, сказал я. — Он ни на каплю не выглядит умирающим, по-моему. Ни на каплю не выглядит.

— Да, но я говорю тебе, что доктор сказал мне…

— В таком случае я спрошу, как мне быть, у Папаши, и только у Папаши, — сказал я. — А если Папаша когда-либо умрет, я спрошу, как мне быть у самого себя.

Она поняла, что на этом все закончилось, и не бросила на меня, как можно было ожидать, грязный взгляд. Вместо него я получил взгляд загадочный, она смотрела на меня так раз шесть за всю мою жизнь, таким образом говоря мне "Что за чудовище я вырастила? "

И я ушел.

На набережной реки, вдыхая свежий воздух, я остановился возле больших новых высотных зданий, похожих на рентгеновский снимок дома с содранной кожей, и смотрел на движущиеся под ними машины. Они ехали очень медленно, уверенно (пых, пых) и вкрадчиво, под мостом электрической железной дороги (с грохотом) и мимо электрической станции, похожей на супер-кинотеатр, к которому прикрепили литники. Спокойствие, великолепное спокойствие, хоть и довольно мрачное, подумал я. Тьфу на тебя, старая баржа, bon, bon voyage. Раздался радостный крик, я повернулся и стал наблюдать за малышами, расцветающими тинэйджерами, как можно их назвать, одетыми в маленькие джинсы и свитера, играющими на своей детской площадки с героями из Диснейленда, воздвигнутыми городским советом для того, чтобы усмирить их упрямое самолюбие. И тут бац! Кто-то очень больно хлопнул меня по плечу.

Я очень медленно повернулся и увидел одутловатое, покрытое струпьями лицо Теда Эдварда.

— Пиф-паф, — сказал я, веселя имбецила, целясь в него большим и указательным пальцами, как пистолетом. — Плохой мальчик.

Тед Эд не сказал ничего, просто мрачно смотрел и испускал изо рта зловонное дыхание.

— И что это, — спросил я, — ты здесь слоняешься?

— Живу здесь, — сказал Эд.

Я уставился на чувака.

— Боже мой, Эд, — воскликнул я, — ты действительно можешь говорить!

Он подошел ближе, пыхтя, как гиппопотам, и неожиданно начал вертеть цепочкой от ключей, которую он прятал в кармане, до тех пор, пока она не начала жужжать, как пропеллер.

— Что, Эд? — спросил я. — Никакой велосипедной цепи? Никакого ножа-финки? Никакого чугунного лома?

И, кстати, он не был одет в свою униформу тедди-боя: ни вельветового сюртука, ни громадных четырех-инчевых говнодавов, ни галстука-шнурка — только эта безумная прическа, набриолиненные кудри, спадающие на лоб высотой в один инч и его брюки-трубы, бывшие последний раз в стирке еще в эру Эттли. Чтобы остановить вращающуюся цепь, он попытался схватить ее той же рукой, которой ее вертел, ушиб красные костяшки своих пальцев, вздрогнул, сделал обиженное лицо, а потом свирепое и вызывающее, когда сунул руку вместе с цепью обратно в свои вонючие старые штаны.